Вильям Каунитц - Месть Клеопатры

Обтачивая пилочкой ноготок, Юдит наконец посмотрела на его пропахшую потом одежду и, сморщив носик, полюбопытствовала:

— И когда же ты все это отдаешь в прачечную?

— Когда сумка наполнится доверху, — ответил он, расстегивая «молнию» на брюках и позволяя им соскользнуть с него на пол. Затем поднял их и тоже швырнул в сумку.

Когда он, в одних плавках, наклонился к рукомойнику, Юдит с легким изумлением уставилась на него. Он тем временем снял плавки и надел свежие, и тут она соблаговолила даже отвести взгляд. Он оделся: джинсы, рубашка с короткими рукавами, туфли на босу ногу.

— Чего это ты сюда явилась? — поинтересовался он.

— Решила провести с тобой время вдвоем.

— Я собираюсь куда-нибудь поужинать.

— И я с тобой.

Последняя фраза прозвучала даже не констатацией факта, а приказом.

Прошел теплый дождь, освежив воздух. Ирландский ресторан «Изумрудный», в восточной части Второй авеню, находился на расстоянии меньше квартала от Пятьдесят первой улицы. Тяжелые двери-вертушки, выложенные узорчатым стеклом в форме ирландского трилистника, вели в зал, в левой части которого размещался просторный бар, дальше, по центру, — подиум для оркестрантов, а по правую сторону — обеденные столики.

В начале второго, когда в баре появились Алехандро и Юдит, здесь уже было полно народу. «Изумрудный» был одним из немногих заведений во всем Манхэттене, где по-прежнему «кантри мьюзик» звучала не «под фанеру»; часто появлялись здесь и заезжие солисты с жалобными и мятежными песнями, в которых находила свое отражение древняя и горькая история Ирландии.

Они с трудом пробрались сквозь толпу к обеденным столикам и, в поисках свободного, остановились у подиума для оркестра. Здоровенный мужик с бычьей шеей и мясистыми щеками стоял на сцене, горестно распевая о своих «печалях». Алехандро взглянул на него и, поймав взгляд певца, кивнул ему, одновременно потерев левое крыло носа большим пальцем правой руки.

Певец ответил ему тоже кивком.

Обеденная зала состояла из целого ряда ниш, которые при определенной доле фантазии можно было бы назвать и отдельными кабинетами; в пространство между нишами были втиснуты в два ряда столики. Официант повел Алехандро и Юдит в нишу, из которой было видно сцену. Они сели рядышком, уставившись на трио оркестрантов.

— Я никогда не бывала в ирландских ресторанах, — призналась Юдит.

— Тогда, детка, твоим образованием самым откровенным образом пренебрегли.

Она рассмеялась:

— Порядочной еврейской девушке вообще не пристало ходить в какой-либо ресторан.

— Но здесь чувствуешь себя в полной безопасности. — Алехандро с изумлением обнаружил, что говорит как бы оправдываясь. — Мы, ирландцы, люди добрые, мягкие, сердечные, жизнелюбивые. И вдобавок увлекаемся литературой.

Она критически посмотрела на него:

— Странный ты парень. Ты себя здесь чувствуешь как рыба в воде, не так ли?

— А как же иначе, детка? Моя фамилия — не забывай — Монэхен.

Она рассмеялась снова:

— Ты такой же ирландец, как я. Ты мексиканец, ты латиноамериканец, ты индеец племени тараскан. Бьюсь об заклад, ты тут единственный, кто не носит носков и здоровенных «семейных» трусов.

— Ты за мной подглядывала.

Она потупилась.

Он поглядел на нее, на какое-то время замешкавшись с очередной репликой. Потом сказал:

— Ну а как насчет Юдит? Сама-то она знает, кто она такая?

— Знает.

— А я даже не знаю ее фамилии.

Юдит помрачнела.

— Это не имеет значения. Да тебе и не нужно знать.

Подошла официантка, и они заказали «пастуший пирог».

Певец взял в руки микрофон, а барабанщик выдал громкую дробь, призывая к всеобщему вниманию.

— Леди и джентльмены, — начал певец. — Прошу вас поаплодировать, чтобы помочь мне вытащить на сцену старого друга и заставить его спеть для нас хотя бы одну песню. — Он махнул здоровенной лапищей в сторону Алехандро. — Ал Монэхен, споешь ли ты нам?

Алехандро посмотрел на Юдит, с наигранной беспомощностью пожал плечами, поднялся с места и зашагал по направлению к сцене, сопровождаемый вежливыми — но не более того — аплодисментами.

Двое людей, сидящих у стойки, обменялись удивленными взглядами. Один из них сказал:

— Что-то не похоже, чтобы его фамилия была Монэхен.

После небольшой консультации с оркестрантами, Алехандро повернулся лицом к аудитории. Он вытянул руки по швам и уставился в даль, которая казалась ему далью прошлого. И запел «Балладу о Вилли Макбрайде», охотничью песню, в которой говорилось о девятнадцатилетнем парне, погибшем в траншеях в 1918 году. В мягком баритоне Алехандро угадывалась ирландская манера пения, его голос звучал особенно проникновенно в повторявшемся многократно припеве, где речь шла о том, как горько юноше становится мужчиной в одиноком окопе и отдавать жизнь на войне, до которой ему самому нет ни малейшего дела. Постепенно публика попала под обаяние Алехандро, теперь к нему были устремлены взгляды едва ли не всех присутствующих. На нескольких бесцеремонных мужиков, продолжавших громко переговариваться, зашикали со всех сторон. Мужчина у стойки, только что весьма скептически отозвавшийся по поводу Алехандро, сказал приятелю:

— Может, он и не похож на Монэхена, но поет как самый настоящий ирландец.

Юдит следила за ним и слушала его пение не без неожиданных для нее самой томления и тревоги. Она обратила внимание на то, что непроизвольно стиснула ноги под столиком. Крутя в руке винный бокал, она сейчас не сводила глаз с красивых рук Алехандро с длинными выразительными пальцами.

Энди Сивер раздавил короткую сигару в медной пепельнице, слез с высокого стула у стойки и пошел прочь из бара. Чилиец должен был исполнить «Вилли Макбрайд» в том случае, если десантирование груза могло произойти с минуты на минуту. Пройдя быстрым шагом по Второй авеню, Сивер свернул на Пятьдесят вторую улицу и спрятался в темном подъезде запертого на ночь магазина. Торопливо извлек служебный радиотелефон, набрал нужный номер и, услышав ответ, сказал: «Началось» — и сразу же дал отбой.

Алехандро закончил песню. Публика, поднявшись с мест, бурно аплодировала ему, требуя новых песен. Он стоял на сцене, изящный и стройный, принимая заслуженные аплодисменты. Потом подошел к здешнему певцу, обменялся с ним рукопожатием, легко спрыгнул с подиума и вернулся за свой столик в зале.

— Ну ты даешь, — сказала Юдит, когда он подсел к ней впритирку.

— Воспринимаю это как комплимент и отвечаю на него: с моим удовольствием!

Когда они отужинали, Юдит взяла вилку и принялась сбрасывать ею крошки с тарелки.

— Почему ты не просишь счет? Нам уже пора.

— В моем распоряжении есть еще сорок минут.