Валентин Курицын - Томские трущобы

— Нет, экипаж был крытый. Только вот в подъезд входили, так немного спрыснуло. Ну да дождик же: льет, как из ведра, — оживленно рассказывала Катя, сбросив на руки Ивана Семеновича свой модный темно-малинового бархата сак. На пышных, светло-русых волосах девушки, выбившихся из-под черного шелкового шарфа, блестели дождевые капельки. Щеки ее горели румянцем оживления.

— Ну-с, господа, теперь поздороваемся как следует! Здравствуйте, Иван Семенович! Ой, ой, — да не жмите же так больно руку. Что у вас за странная манера!

Катя с легкой улыбкой подула на свои маленький пальчики, побелевшие от рукопожатия Кочерова. Тот виновато наклонил голову.

— Простите великодушно, Екатерина Михайловна: от радости великой, что вас увидел!

— Вот, господа, позвольте вам представить новую «тетенькину племянницу». Прошу любить да жаловать! Кланяйся, Шура, господам пониже!

Господа почет любят.

Другая девушка, приехавшая с Катей, рослая, прекрасно сложенная шатенка лет восемнадцати, вспыхнула и смущенно пробормотала: «Ах, какая вы… просмешница!»

— Ничего, ничего, Шурочка, не смущайся! Будь как дома! Ходи веселей!

— Займись барышней, Кондратий Петрович! Ты ведь свеженьких-то любишь!

А она только неделю из деревни… Посмотри, даже загар деревенский не прошел!

— Ну и ухарь же ты, девка: мертвого из могилы подымешь… — процедил сквозь зубы Егорин, потягивая шампанское.

— Садитесь, садитесь, гости мои дорогие! Чем вас потчевать прикажете?

— суетился Иван Семенович, усаживая барышень.

— Эге, да вы разгулялись не на шутку! Шампанское пьете. Помсрисек моя любимая марка. Отлично! — болтала Катя, чувствуя себя в этой обстановке дорого кутежа, как в родной стихии. — Только вот что, друзья мои, продолжала она, делая бутерброд из свежей икры, — должна вам заявить, что мы, я и моя подруга, голодны как сорок тысяч пильщиков, ибо наша достоуважаемая «тетушка» накормила нас таким обедом, что…

Иван Семенович сорвался с места.

— Господи боже мой! Только приказывайте, сию минуту все будет, крикнул он, нажимая кнопку.

— Вот что, голубчик, — начала Катя, обращаясь к явившемуся лакею, — вы нам дадите рябчиков под белым соусом… Только поскорее, пожалуйста!

— Слушаюсь, — метнулся лакей. — А стерлядь паровую сейчас прикажите подать!

— Да, да, — вспомнил Кочеров, — подавайте сейчас…

Катя медленно, маленькими глотками тянула вино.

— Ах! Давно я не пила настоящего шампанского… великолепный напиток! Он напоминает мне мою молодость!

— Что вы, Екатерина Михайловна, стыдитесь говорить: «вашу молодость» да разве теперь-то вы не молоды! — искренне вырвалось у Кочерова.

— Теперь бы еще устриц десяток и совсем бы на столицу походило! продолжала Катя, мечтательно щуря свои темно-серые глаза, — вы, Ваня, обратилась она к Кочерову, — понятия не имеете об устрицах.

— Откуда мне… в Сибири их нет! Думаю, привычку надо к ним.

— Да, брат, Катюша, — здесь об устрицах забыть надо… Это тебе не Москва! — вставил Егорин, наполняя бокалы. — Нечего старое вспоминать! Выпьем лучше!

Катя залпом выпила бокал.

— Люблю за ухватку! Молодец девка: пьет не морщится! — одобрительно крякнул Егорин.

— А ты, что же, разлапушка, — продолжал он, обращаясь к Шуре, — сидишь невесела. Пей вино-то… — И он обхватил ее левой рукой, та сконфуженно опустила глаза и сделала слабую попытку освободиться. — Ничего, ничего! Сиди себе смирненько… Ишь ты, нагуляла сколько жира… Сдобная!

Шура молчала, краснела и ежилась от слишком грубых прикосновений своего кавалера. На глазах у нее блестели слезинки. Катя отодвинула кресло и, шумя своим черным шелковым платьем, прошлась к пианино.

— Эх, тряхнуть разве стариной, спеть, — воскликнула она. — Только вот, кто аккомпанировать будет.

— За этим дело не станет: тапёра позвать можно. Здесь при гостинице есть… — отозвался Иван Семенович.

— Вот и прекрасно! Позовите, пожалуйста!

Явился тапёр — низенький невзрачный человек, со сморщенным лицом еврейского типа. Войдя, он подобострастно поклонился присутствующим, и усевшись за пианино спросил:

— Что сыграть прикажете.

— Знаете аккомпанемент к романсу «Жажду свиданья».

Тапёр утвердительно кивнул головой и взял несколько вступительных аккордов. Высокое, несколько надломленное, но приятное, ласкающее слух сопрано Кати, вступил под аккомпанемент и полился страстный зовущий романс. Кочеров слушал, низко наклонив голову.

— Приди, мой милый, я в ожидании! — пела Катя.

Лицо ее побледнело от внутреннего волнения. Грудь поднималась прерывисто и высоко. Глаза ее были устремлены куда-то вдаль: точно она видела там вдали того, кого так горячо, с такой глубокой тоской призывала в своей песне.

— Хорошо, ей богу, хорошо! — вырвалось у Егорина, когда Катя, закончив романс, быстро подошла к столу. Она жадно отпила полбокала шампанского. Шура смотрела на нее большими восторженными глазами, все еще находясь под обаянием пения.

Тапёр тихо перебирал клавиши.

— Ступайте, больше я петь не буду, — сказала Катя, устало откидываясь на спинку кресла.

Тапёр молча повиновался.

— Пойдем и мы с тобой, Шура! — поднялся Егорин, — пройдемся по коридору.

Катя и Иван Семенович остались вдвоем.

— Эх, Катя! — странным, точно не своим голосом заговорил Кочеров, если бы ты только захотела! Душу бы за тебя положил!

Девушка устало покачала головой.

— Опять за старое! Голубь ты мой, брось! Что себя расстраивать попусту…

— Люблю ведь я тебя, Катя, крепко люблю! Слово только одно — весь твой!

— Многие меня, голубь мой, любили, — грустно отозвалась Катя, многие по мне с ума сходили, еще там, в Москве, а где они теперь! И что со мной сталось! Была я когда-то звездой кафешантанной — на собственных рысаках каталась… А теперь! Все, милый мой, пройдет, все забудется!.. Давай выпьем лучше с горя!!!

Читатель, верно, помнит удивление, овладевшее Козырем при виде внезапно появившегося татарина.

— Откуда ты взялся? — удивленно спросил он.

«Татарин» расхохотался.

— Что, не узнал? Приятель!

Козырь был окончательно сражен.

Что за притча! — размышлял он, — по голосу, как будто Сашка, а с виду форменный татарин! Перенарядился он, что ли!

— Ну, гайда, теперь! — скомандовал Сашка. — Понравился тебе мой маскарад? Это, брат, мне необходимо, потому что в тот дом, куда мы сейчас пойдем, надо являться с осторожностью.

— Ну, брат, и штукарь ты, — покачал головой Козырь, — если бы ты не заговорил своим настоящим голосом, ей богу же, я бы не узнал!

— Здесь у меня, милый друг, — кивнул головой Александр, указывая на соседнюю комнату, целый склад всевозможных вещей и костюмов. Нечто вроде уборной артиста. Сегодня я татарином нарядился, а завтра, если понадобится, монахом буду. Так-то, брат!