Валентин Курицын - В зареве пожара

…Серый зимний день.

…Тёмно-свинцовое небо низко опустилось над широкой, занесённой снегами долиной.

Печально и безжизненно вокруг.

…В воздухе кружился мелкий сухой снежок.

…Ветер уныло гудел в оледенелых телеграфных проволоках.

Гнал по полотну линии столбы снежной пыли…

Там, где долина суживалась цепью гор, раскидывались постройки большой деповской станции.

Многочисленные станционные пути были засыпаны снегом и загромождены вагонами.

Громадные ворота депо, раскрытые настежь, угрюмо чернели на грязно-сером фоне стен, выложенных из дикого камня.

Около депо стояло несколько паровозов, из которых давно был выпущен пар.

Стёкла в окнах здания были во многих местах разбиты.

Переплёты рам и самые стены депо хранили следы пуль.

…На станции не замечалось обычного оживления.

Вся она точно вымерла.

Окна жилых домов были закрыты ставнями.

Двери станционного пакгауза заколочены досками.

Саженях в ста от станции пути были завалены опрокинутым подвижным составом: крытыми вагонами и платформами.

Снег около этой импровизированной баррикады был плотно утоптан.

Местами виднелись кровавые пятна.

…Повсюду, и на путях, и на перроне, и около станционных построек стояли часовые.

Серые солдатские фигуры сливались с наступающими сумерками.

Часовые зябко поводили плечами, стараясь держаться спиною к ветру.

Мерно шагали по замёрзшему скрипевшему снегу и с чувством глухой вражды косились на опрокинутые вагоны, которые их заставили караулить…

Одно из окон аппаратной комнаты, выходившее на перрон, было освещено.

Розовый отблеск пробивался сквозь заиндевевшее стекло и падал на платформу.

Около самого окна стоял часовой.

Он переминался с ноги на ногу и прятал лицо в башлык.

По временам, когда дверь станции с визгом распахивалась, часовой напряжённо вытягивался и неловко стукал прикладом о платформу.

Торопливо, деловой походкой проходили жандармы, позвякивая шпорами, хранив на лице озабоченное, сосредоточенное выражение.

Визжал дверной блок, с шумом захлопывалась дверь, и опять всё затихало.

Часовой ёжился, тоскливо вздыхал и беззвучно шевелил губами.

— О, Господи! С утра маковой росинки не было. Скоро ли смена-то? Ветрено, холодно… Ну и сторона сибирская, чтоб ей ни дна, ни покрышки!

…В аппаратной — большой, неуютной комнате — скупо мерцала лампа под жестяным зелёным абажуром.

Молоденький белокурый телеграфист с бледным, растерянным лицом, низко наклоняясь над столом, выстукивал телеграмму.

Руки его заметно дрожали.

Он напряжённо следил за развёртывавшейся лентой, испещрённой черточками.

Аппарат стучал мелко, дробно, как будто испуганно…

По комнате взад и вперёд расхаживал молодой офицер в гвардейской форме.

Его красивое лицо выражало скуку и нетерпение.

Шаги были вялы и нерешительны, как у человека, который не знает, как ему убить время.

Он поминутно закуривал, щёлкая массивной крышкой серебряного портсигара.

По временам наклонялся над аппаратом и смотрел через плечо телеграфиста.

Тот ёжился и дрожащими пальцами откидывал ленту.

…Офицер вынул из кармана узких рейтуз изящные золотые часы и нетерпеливо пожал плечами.

— Удивительно, как они копаются!

Точно в ответ на это восклицание за дверью послышалась возня и лёгкое покашливание.

Вошли фельдфебель и жандармский вахмистр.

Фельдфебель отряхнул снег с шинели и отрапортовал сиплым басом:

— Готово, вашескородие!

— Наконец-то! Могли бы, кажется, сделать поскорее.

— Так что позвольте доложить, вашескородие, земля очинно мёрзлая… Насилу выкопали.

— Всё готово? — сухо, официальным тоном осведомился офицер…

— Так точно, вашескородие. Взвод, как приказано по наряду, опять же могилы, — торопливо скороговоркой начал фельдфебель, но офицер перебил его, с оттенком досады махнул рукой.

— Ну, хорошо… Идём!

Они направились к большому продолговатому зданию, черневшемуся несколько поодаль от платформы.

Здание это было окружено цепью часовых.

Внутри, в большой голой комнате с высоким потолком и закоптелыми стенами, сидело и лежало несколько человек.

Здесь было холодно и темно.

Комната эта, служившая ранее помещением для кондукторских бригад, уже несколько дней не отапливалась.

На полу и на стенах выступал морозный иней.

…В темноте слышались подавленные вздохи, односложные фразы.

Говорили тихо.

…Из дальнего угла доносились какие-то слабые ноющие звуки: точно кто-то всхлипывал или бредил во сне.

…Дверь отворилась.

По стенам заметался свет фонарей, принесённых солдатами.

Послышался оклик:

— Встать!

Кучка людей зашевелилась.

Вахмистр держал в руках список.

Свет фонаря прыгал по серым обшлагам его шинели, по смятой бумаге.

— Кондратьев Иван! — медленно прочёл жандарм.

Из кучки выделился высокий, сухощавый парень по внешности, деповской слесарь.

Он сделал несколько шагов вперёд, нервно кутая шею в старый, рваный шарф.

…Кто-то глубоко и протяжно вздохнул.

Жандарм нахмурился, откашлялся и продолжал:

— Сокольский Александр!

Брюнет с густой проседью, в тужурке с путейскими кантами и в полушубке, накинутом на плечи, бодрой, размеренной походкой подошёл к дверям.

— Здесь, — отозвался он низким грудным баритоном.

Фельдфебель поднял фонарь и осветил его лицо.

Сокольский смотрел, не опуская глаз.

Ни гнева, ни волнения не отражалось в этом спокойном, точно углублённом в себя взгляде.

Видно было, что мысли его витают далеко…

Он поправил рукой окровавленную перевязку, закрывавшую половину лба и спросил, не обращаясь ни к кому:

— Итти?

— Сюда, сюда, к сторонке, — почему-то ужасно засуетился фельдфебель.

Сокольский встал на указанное ему место.

Офицер, вздрогнувший лишь только была произнесена фамилия вызываемого, смотрел на него широко раскрытыми глазами.

Цепкий, леденящий ужас сжимал сердце офицера и покрывал его лоб клейким потом.

Надвигался нелепый, кровавый кошмар…

Трудно было дышать, точно не хватало воздуха…

В висках сыпалась дробь, как от тысячи маленьких, невидимых молоточков.

Вся душа была охвачена, заполнена одной мыслью, отчётливо ясной и мучительно тягостной:

— Брат, брат…

Порыв ветра налетел из сеней.

Пламя оплывших свечей, вставленных в фонари неумелыми руками, заколебалось.

…Опять послышался чей-то протяжный, тоскующий вздох.

…Было тихо и жутко…

Точно холодное веяние смерти пронеслось над головами обречённых…