Валентин Курицын - Томские трущобы

Сам он, в модном сюртуке и белом галстуке, напомаженный и надушенный, весь сиял от восторга. На днях ему удалось занять под вексель несколько сот рублей и теперь он чувствовал себя наверху блаженства, прогуливая эти деньги при благосклонном участии Кати.

— На кого это вы воззрились, Катя? — обеспокоенно спросил Иван Семенович, заметив, что его подруга нервно наводит бинокль на одну из лож будуара, именно на ту, где сидел Кравер и его спутники.

— Лицо одно, как будто знакомое, увидела… — ответила Катя, не отрывая глаз от бинокля. — Подозрительно странное сходство! — подумала она вслух, опуская бинокль.

— Что такое? — не понял ее Кочеров.

— Ничего… будем слушать пьесу! — оборвала его Катя.

Несчастная страсть Кочерова к Кате совершенно вышибла его из колеи. Он, что называется, закрутился. Холодная, эгоистичная натура его любовницы, разорившей в прошлом не одного юнца из московской золотой молодежи, требовала все больших и больших жертв. Для того, чтобы иметь возможность ужинать со своей любовницей в первоклассных ресторанах, для того, чтобы наряжать ее по последней моде, нужны были, разумеется, деньги и большие деньги. Кочеров, теперь уже не ограничивавшийся тем, что брал полностью в свое распоряжение доходы с домов, принадлежащих его жене, писал и переписывал векселя, все более и более запутывался в долгах. И настало, наконец то время, когда ему пришлось в первый раз совершить «деяние, караемое законом». Говоря проще, он прибегнул к подделке подписи своей жены, так как без этой гарантии он нигде не мог достать денег. А деньги нужны были до зарезу: Катя, потерявшая из вида своего обожания предмет — Сашку Пройди-света, пустилась в самый отчаянный кутеж, безжалостно обирая податливого поклонника. Иван Семенович переживал тревожные дни. Постоянное пьянство, бесшабашной разгул, одуряющие ласки любовницы, — все это не могло однако уничтожить в его душе гнетущее чувство, что час расплаты приближается. Он целыми сутками не бывал дома, махнув рукой на сетования стариков и молчаливые упреки жены.

— Будь, что будет! — утешал он себя в минутные раздумья.

Время шло, таяли денежки, приближался срок уплаты по векселям.

В один прекрасный весенний день наш герой проснулся после весеннего загородного пикника с печальным сознанием, что если к будущей неделе в кармане у него не будет по меньшей мере тысячи рублей, вексель с бланками жены опротестуют и ему неминуемо придется познакомиться с прокурором.

Такая перспектива не могла, конечно, подействовать успокоительно на душевное состояние Ивана Семеновича. Надо что-нибудь предпринять, что-нибудь сделать! — растерянно думал он, уже ощущая на своей спине символическую фигуру бубнового туза. Он решил посоветоваться с Кондратием Петровичем, от которого у него не было секретов. Егорин встретил своего родственника не особенно приветливо. Он казался озабоченным чем-то и приход Кочерова видимо помешал ему.

— Ну, что скажем, кутило-мученик? — холодно спросил он, хмуро уставившись на помятое от бессонной ночи лицо. — Ежели денег взаймы хочешь просить, наперед говорю — не дам, потому у самого нет!

Иван Семенович сбивчиво, несколько смущенным тоном объяснил ему цель своего прихода.

— Вот, брат, открылся тебе как на духу… Теперь посоветуй, что делать! — закончил свое признание Кочеров. Кондратий Петрович молча, не прерывая ни одним словом, выслушал его рассказ.

— Тэк-с! — насмешливо протянул он, барабаня пальцами по столу. Значит, влопался! Эх, Ваня, говорил я тебе, сгубят твою голову красные девицы… Так оно и вышло! Дело, брат, табак! Не миновать тебе арестантского халата.

Кочеров принужденно улыбнулся. Губы его нервно дрожали, искривляясь в деланной улыбке…

— Авось, как-нибудь вывернусь! — пробормотал он.

Егорин покачал головой и пренебрежительно заметил.

— Жидок же ты, Ваня, как я посмотрю, на расплату. Блудлив, как кошка, труслив, как заяц!

Иронический тон этих слов задел за живое Кочерова.

— Ну, это ты, Кондратий Петрович, напрасно… Не больно-то Ванька Кочеров труслив. По мне так: раз мать родила — так и умереть один раз!

Дальше солнца не сошлют!

В голосе Ивана Семеновича звучали искренние ноты. Видно было, что теперь ему, как человеку, дошедшему до отчаяния, все равно.

— Верно, Ваня! Дальше солнца не сошлют, — медленно повторил Егорин, занятый какой-то новой мыслью. — Так… не падай духом! А может…

Тут Егорин нерешительно остановил своей испытующий взгляд на лице Кочерова, который выжидательно смотрел на него.

Наступила пауза…

— Ну, говори дальше, что ты замолчал, — напомнил Иван Семенович.

— Может, говорю и не придется тебе в тюрьму попасть. Все от самого себя зависит! — и Егорин таинственно прищурил левый глаз.

— Да говори толком, в чем дело… Чего ты вокруг да около ходишь! досадно отозвался Кочеров.

Егорин встал, подошел к двери, припер ее поплотнее и, убедившись, что их никто не может слышать, близко подошел к Кочерову. Выражение его лица было серьезное и многозначительное. В глазах мелькала скрытая боязнь.

— Вот что, Иван, — напряженно заговорил он, кладя руку на плечо Кочерова. — Можно твоему горю подсобить! Деньги у нас будут. Ежели ты сам того захочешь. Случай такой предстоит, что в одну ночь можно десять тысяч взять, понял. Надо только суметь сделать… Говори прямо: согласен ты со мной в долю идти и по моим словам действовать? Не струсишь?

Кочеров, не понимая еще хорошенько, в чем дело, молча кивнул головой.

— На все согласен? — подчеркнул Егорин.

— Да на что, на все? Не понимаю я…

— Ты вот один раз уже фортель выкинул — подпись-то подделал, но это все пустяк, а теперь я тебе предлагаю настоящее дело… Деньги взять не шутка, а коли придется за «манишку» кого взять, это как ты надумаешь.

Егорин отступил на шаг назад и пристально наблюдал какое впечатление произвели его слова.

— Понимаю! — глухо прошептал Кочеров, садясь к столу и закрывая лицо руками. — Понимаю теперь, в чем дело! — повторил он, весь подавленный страшными словами своего собеседника.

— Ну, коли понял, так и ладно. Решай теперь, пан или пропал!

Кочеров молчал… В душе его боролись противоречивые чувства: и опасения за свою жизнь, и жажда быстрого обогащения, и боязнь показаться трусом в глазах Егорина… Не проснулась только в этой молодой безвольной душе, рано утратившей и совесть и веру, ни одного возмущенного порыва нравственного чувства.

И оба они, Кочеров и Егорин, оценивая кровь своего ближнего, ни разу не взглянув на тот угол комнаты, откуда смотрел на них всевидящий и всепрощающий лик Христа.

— Ладно! Согласен! — вырвалось наконец из уст Кочерова. — Раз мать родила!.. Эх, Катя, все для тебя!..