Валентин Курицын - Томские трущобы

— Пошел! Живее!

Асан несколько задержался в бильярдной и, выйдя в коридор, уже не застал Козыря.

Предполагая, что тот спьяна или вернулся в общий зал или отправился разыскивать его, Асан решил не уходить из гостиницы, пока не разыщет пьяного товарища. Он заглядывал и в общее зало и в бильярдное и в уборную, расспрашивал лакея.

Козыря нигде не было.

Убедившись, наконец, что Сенька, не дождавшись его ушел домой, Асан, в свою очередь направился к выходу, не замечая, что за ним неотступно следит тот самый господин, который сидел за соседним столиком и пил пиво.

— Ах, нелегкая его задави, — думал черкес про Козыря, выходя из гостиницы, — куда это он, пьяный, направился. Заберется с пьяных глаз куда-нибудь в знатное место и влетит! Там теперь переодетых «крючков» (полицейских) сколько хочешь… Поджидают, не подвернется ли кто из «блатных».

Размышления Асана были прерваны громким окликом очередного извозчика, стоящего у подъезда «Европы»:

— Прикажете подать, барин?

— Давай.

Пролетка застучала по мерзлым кочкам дороги… Электрические фонари большой улицы сменились теперь мраком глухих переулков, куда приказывал ехать извозчику Асан. Прежде, чем отправиться на вокзал к ночному поезду, ему необходимо было заехать на квартиру: взять вещи и спрятанные там деньги. При при себе у него было около трех тысяч рублей… Асан был далек от всякой мысли об опасности и поэтому не обращал внимания на ехавшую сзади на некотором расстоянии пролетку с двумя седоками, которые были, как казалось, сильно выпившими. Они орали на все улицу, и то и дело, пытались затянуть какую-то пьяную песню.

— Эх-х! Да возле речки… — выкрикивал один из них, и в то же время шептал своему спутнику: — Первое дело, оглушить его надо сразу, а то, черт его знает, ножом пырнет.

— Да уж знаю, ваше благородие, не впервой!

— Прямо кастетом по башке… извозчик! Дуй в хвост и в гриву! Сы-ыпь!! Вези прямо к «квартерным»!

Извозчик торопливо передергивал вожжами и погонял лошаденку.

— Эко их разбирает! — подумал с досадой Асан, оглядываясь на шумливых гуляк.

В это время он поровнялся со своей квартирой и велел извозчику остановиться.

Ворота были заперты и Асану пришлось постучаться в одно из окошек нижнего этажа.

— Ты меня подожди, я сейчас на вокзал поеду! — крикнул он извозчику.

Задняя пролетка тоже остановилась и ночные гуляки, быстро соскочив с нее, бросились к Асану. Тот в это время стоял, нагнувшись к ставне окна и не заметил их приближения. Между преследователем и Асаном оставалось всего не более двух шагов, когда последний повернулся к воротам и увидел пред собой две темные фигуры. Поняв, в чем дело, молодой черкес сделал быстрый прыжок в сторону выхватывая револьвер. Но к его несчастью, нога подвернулась на обледенелом тротуаре: он потерял равновесие и упал почти в тот же момент один из нападающих со всего размаха ударил Асана по голове и лишил возможности сопротивляться далее. Извозчик, привезший Асана, увидев происшедшее, закричал было во все горло о помощи, но его остановили.

— Молчи! Мы — полиция!

Асан был обезоружен; руки ему связали ремнем и посадили на пролетку.

Один из полицейских, крепко обхватив арестованного, а другой полицейский поехал сзади… Весь этот кортеж тронулся к ближайшему участку… У ворот участка извозчики были отпущены.

— Ну, выходи, што-ли, — грубо толкнул Асана в плечо его конвоир. — Не пробуй бежать — сейчас же пристрелим, как собаку.

Морозный ночной воздух совершенно освежил Асана. Несмотря на сильную боль в плече и в голове от полученного удара кастетом, он довольно бодро сошел с пролетки и поднялся на крыльцо.

Тяжелая дверь со скрипом ржавых петель отворилась и пропустила Асана.

Первая комната, небольшая, в одно окно, с грязным заплеванным полом, служила приемной. Здесь по утрам толпилось обыкновенно много народу: просители разного рода, лица, приходившие за справками. Спинки скамей, стоящих около стен, хранили на себе, в виде темных лоснящихся пятен, красноречивые следы долгих часов скуки и ожидания, которые выпадают на долю мелкого обывателя, когда он приходит за чем-нибудь в участок. Грязные стены комнаты, с обвалившейся кое-где штукатуркой, украшены разного рода объявлениями, начиная с последнего номера губернских новостей со списком разыскиваемых лиц и, кончая предостережением, писанным красивым канцелярским почерком: «шапок в передней не оставлять»! На самом видно месте стены была прилеплена кнопками небольшая фотографическая карточка — снимок с обнаженного трупа, выставленного для «опознания». Приемная освещалась маленькой лампочкой, стоящей на подоконнике. Воздух был скверным и тяжелым: пахло махоркой, сыростью… На одной из скамеек лежала неподвижная фигура, покрытая шинелью. Фигура эта испускала неистовые носовые рулады, к которым примешивались однообразные звуки часового маятника и храп дежурного околоточного, доносящийся из соседней комнаты, дверь в которую была полуоткрыта.

— Эй, ты, чучело, вставай! Ишь разоспался точно дома на печке! — довольно бесцеремонно ткнул один из конвоиров Асана спящую фигуру. Тот зашевелился, фыркнул, из-под шинели показалась заспанная взлохмаченная голова.

Узнав в одном из вошедших начальство, городовой моментально вскочил со скамейки и захлопал сонными глазами.

— Ты, тетеря сонная! Спать у меня! Смотри!

— Так что, виноват, ваше благородие, вздремнувши малость.

— Обыскать! — последовало краткое распоряжение.

Асан был тщательно обыскан с ног до головы и все содержимое его карманов выложено на стол…

— Спустить его вниз!

— В общую, прикажете?

— Запереть в женскую камеру! Там ведь у нас сегодня никого нет?

— Так точно…

Асану развязали руки, и еще раз погрозив смертью, если он попытается бежать, повели вниз.

Из сеней узенькая дверь вела в подвал, где помещалась каталажная камера. Нужно было спуститься по лестнице ступенек пятнадцать. Заспанный городовой вооружился лампой и шел впереди. Шествие замыкал другой городовой. Последний, прежде, чем вывести Асана из приемной, красноречивым жестом показал ему револьвер.

— Влопался! — внутренне бесился черкес, проклиная свою неосторожность, — как кур в ощип влопался! Выследили проклятые! Эх, надо бы мне тогда же из Томска уехать…

Они спустились по лестнице и стояли теперь на площадке, на которую выходили двери каталажных камер.

— Отворяй поживее! Чего ты копаешься, словно три дня не ел! — сердито проворчал один из конвоиров.

Обладатель взлохмаченной головы, видимо, не совсем проспавшись, долго возился над замком, прежде чем отворил дверь. Наконец, старания его увенчались успехом: замок был отперт, прибой снят и дверь, уныло скрипя ржавыми петлями, распахнула свою черную смрадную пасть.