Татьяна Светлова - Шалости нечистой силы

Но негодница, как всегда, права: он не хотел. Галка его устраивала, устраивала до такой степени, что он даже не думал ни о семье, ни о постоянной женщине, которая принадлежала бы только ему, а не дополняла бы им, как Галя, свои отношения с мужем. Стасик не был ревнив и в сложившейся ситуации усматривал исключительно одни плюсы. С Галей было хорошо, легко и радостно. И необременительно.

Стасик любил шутить: «Я еще не Сальвадор Дали, но Галя у меня уже есть»…

…Год заканчивался, и гороскопы, как всегда, наврали. Наобещали большую любовь и верное замужество, и — наврали. Точнее, любовь у Веры была — вот уже третий год, как была. А замужества не было и не предвиделось. Не считать же замужеством тот глупый брак с однокурсником, который скоропостижно закончился тихим разводом!

…Вера рано вышла замуж за весельчака и балагура со своего курса, приняв его добродушие — за доброту, а привычку шутить — за радостное мироощущение, которого ей так самой недоставало, и охотно покинула родительский дом, где царили отношения прохладного непонимания. Но веселая никчемность мужа-однокурсника быстро разочаровала Веру, и они расстались.

Потянулись долгие годы одиночества. Жизнь казалась ей нескончаемым зимним днем, — таким тихим, безветренным днем, когда крупными хлопьями валит снег, и жемчужно-серый свет, ровно и мягко заливающий двор и комнату, кажется единственно возможным освещением — будто никогда не было и не будет солнца, будто никогда не было и не будет ночи, а будет только это тихое жемчужно-серое сияние…

Этот свет словно исходил от самой Веры: мягкий, спокойный, без теней и контрастов, — чарующий и непонятный, влекущий безбрежностью светлых и ровных заснеженных просторов. Казалось, этакая спящая красавица — разбудить бы. И находилось немало охотников, желавших оживить поцелуем, растопить пушистые сугробы, глянуть: что под ними?…

Тем не менее, Вера так и жила одна: как любой другой человек, она нуждалась в ответном человеческом тепле, в любви и нежности, в ласке душевной и физической, — но, как немногие, Вера не желала размениваться и соглашаться на компромисс, будучи из той породы, которой «либо все, либо ничего», — установка вполне самоубийственная…

Но Вера знала: прими она ухаживания довольно-таки многочисленных поклонников, позволь им приблизиться, войти в дом и в душу, она бы наутро брезгливо рассматривала следы, оставленные «компромиссным» вариантом в ее доме, душе и теле, и с отвращением оттирала бы и те, и другие…

Беда же вся заключалась в том, что Вера была умной женщиной. «Умный»

— понятие одновременно объемное и расплывчатое, а язык человеческий убог и не способен дать точное определение разным типам ума. Можно быть превосходно образованным эрудитом — и при этом дураком. Можно быть талантливым болтуном и писать крутые статьи и книжки, где ограниченность прячется за витиеватым нагромождением слов. Можно быть хитрым и расчетливым ловкачом, но при этом тупицей…

Вера глубоко чувствовала и понимала мир, она знала о людях, о социуме и о законах, которым подчиняется их существование, так много, что ей даже было неинтересно об этом рассуждать. Она хорошо понимала смысл фразы:

«можно созерцать камень и постичь весь мир», и предпочитала созерцать и постигать мир в одиночку.

Но что такое «умная женщина» для мужчины — о, об этом Вера могла бы написать целую книгу! Когда-то, еще в школе, ее дружок Сашка сказал однажды:

«Эх, Верка, не была б ты такая умная, я бы в тебя влюбился!»

Бесхитростный Сашка честно сформулировал то, что потом преследовало ее всю жизнь.

Мужчины воспринимали ее ум как вызов на дуэль и немедленно бросались к барьеру. Им нравились ее дерзкие замечания, ее нестандартные суждения, ее несомненное самоуважение — это восхищало, влекло, завораживало… Но, странным образом, им отчего-то хотелось все это поломать, как игрушку в детстве.

Посмотреть, что там внутри, что там на самом деле, сбить ее «умность», словно спесь, маску, как если бы Вера только прикидывалась, играла, и стоит только немного поднажать, как обнаружится, что она — как все. Как все бабы. Которые, по определению, глупее мужиков. И потому — в бою все средства хороши, верно? — мужчины норовили подмять Веру под себя, — пусть не умом, а хотя бы силой характера, властностью, грубостью. Иными словами, пытались поставить на место, будто выскочку и самозванку…

Вера же соперничества не любила и воспринимала его как проявление неосознанного и неотрегулированного комплекса неполноценности. И потому, довольно быстро изучив эту мужскую породу в нескольких попытках сближения, Вера стала ее избегать. А другой породы отчего-то не попадалось… Вот так и вышло — долгие годы одиночества.

Счастье пришло в ее жизнь поздно, но пришло — вместе с Анатолием. То самое, от которого хочется петь и летать. То солнечное счастье, которое и должно было растопить прохладные сугробы.

Анатолий был щедр. Нет, не о деньгах речь, вовсе не об этом, — щедр душою. В нем не было ущербности, он нисколько не чувствовал себя задетым женским умом; напротив, высоко ценил его. Но главное, он давал ей, не торгуясь, именно то, в чем она так нуждалась: просто — любовь, просто — уважение, просто — заботу. Просто — счастье…

Однако очень быстро Вера поняла, что их отношения ограничены во времени, пространстве и перспективе: Анатолий был женат.

И вот уже третий Новый год Вера встречала в одиночестве — не может же, на самом деле, Анатолий бросить в праздник свою жену и их гостей? И думала Вера в канун Нового года о том, что пора разрывать тупиковые отношения с Анатолием. Нет, она его любила, по-прежнему любила, и за неполные три года Толя стал не просто близким, он стал родным, — а это близость особая, дорогая и редкая… Да только любовь исподтишка, любовь украдкой и с оглядкой, любовь без всяких перспектив быть вместе — это уже не любовь. А сплошная мука.

Все это время она надеялась, все это время он обещал. Не врал, Вера это понимала, — а сам верил, что наступит день, когда он отважится сказать: я ухожу от тебя, Ирина. Но этот день никак не наступал, и, скорее всего, — не наступит никогда.

Супруга Анатолия, Ирина Львовна, была очень солидной дамой. И стиль свой — быть солидной — выдерживала с блеском. Ирина Львовна держалась степенно, важно, высокомерно; к молодым женщинам обращалась исключительно «милочка», — в крайнем случае уменьшительно: Танечка, Манечка…. Она вплывала в помещения с таким видом, будто была атомным ледоколом «Ленин», и всем следовало посторониться — в их же интересах.

Все и сторонились, расступались, как антарктические льды, пропуская ледокол по пути его следования. Путь следования всегда был один: «к главному».