Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

Надо сказать, что внутренний строй мыслей подполковника был не столь однозначен, как здесь невольно изложилось. Особой внятностью протекание внутреннего монолога не отличалось. Приходится, излагая, спрямлять, чтобы не сгинуть в извивах. Об одном оттенке не упомянуть нельзя. Разочаровываясь по поводу искренности страданий Романа, Леонтий Петрович не переставал во многом обвинять себя. И как отдельную личность, и как представителя поколения. Виноватым он считал и «меня» и «нас». Проглядели, проморгали, отнеслись формально и начетнически к нуждам и чаяниям поколений подрастающих. Пусть у них сейчас карманы полны кулачищ и баксов, были ведь они когда-то отдельными покладистыми детишками, и славной ребятней были. Бери и лепи нового, честного человека твердой, но любящей рукой.

Бездушие, бездушие и еще раз бездушие! — стучал жилистым кулаком по подоконнику подполковник, потом падал на кулаки шелушащимся лицом, и из узко посаженных глаз текли горькие стариковские слезы.

Надо сказать, плакал часто, почти каждый час. Вспомнит свое поведение по отношению к Зинаиде, ныне алкоголезависимой, и откинется на стуле, запрокинет голову и екает небом, глотая соленую влагу.

Скотина, животное сладострастное, павиан похотливый. Посуди, посуди, как мог парнишка, вырастая в такой прогнившей атмосфере, сформироваться нормальным, полезным обществу человеком. Всю, всю до капельки вину брал на себя Леонтий Петрович. Даже ту ее часть, от которой освободил бы его самый против него предвзятый суд чести.

Очень часто подполковничье самобичевание меняло смысловой масштаб и от отдельной, пусть и сложной, судьбы перекидывалось на карту судеб отечества.

Эх, фронтовички, фронтовички, приговаривал он, угрюмо улыбаясь. Перед «Тиграми» и фюрерами не спасовали, перед оскаленной пастью фашистской орды не оплошали, не дрогнули, защитили человечество от коричневой чумы. А что потом? А потом сда-али, сдали мы свои позиции, фронтовички. Вот ты с гранатой под танк броситься не боялся, а теперь трясешься перед бюрократической крысой, ты шагал с гордо поднятой головой по полям поверженной Европы, а теперь доживаешь век согбенным огородником среди дачных укропов. Что за загадка? Что за беда? Опыта не передали, уважение растеряли. Только и осталось, что девятого мая потрясти серебром медалей вслед уносящейся невесть куда заляпанной рекламными щитами птице-тройке.

Эх, фронтовички!

До чего дожили?!

Ни за кого не вступились, никому не помогли и, кажется, до сих пор ничего не поняли. Что останется от нас?! Чему мы были современники?!

Арал — лужа! Урал — свалка. Целина — пустыня! Волга — сточная канава! Чернобыль — могила! Власть — проститутка! Народ… от этого места сама собой начинается река слез.

А ведь мы могли! Какими мы вернулись с фронтов! Дух памяти захватывает от воспоминаний. Какими мы вернулись, сколько мы могли сделать для страны, для людей. Но вернулись мы, как выяснилось, не в нормальную жизнь, а в сплошную водку. Видно, человек, хлебнувший фронта как следует, похмеляется весь остаток дней. И вот теперь мы постарели, и в очередях нас называют «недобитками». Заслужили? Да, да и еще раз да!

— Ты?

— Удивительно, что ты так этому удивлена. Неужели ты думала, что я не попытаюсь с тобой поговорить?

— Я надеялась, что ты поймешь — этого делать не надо.

— Настя, прошло уже несколько дней. Мне казалось, что у тебя было время остыть.

— Остыть?!

— Остыть, охолонуть, успокоиться, раскинуть мозгами. Можно, я войду?

— А ты не боишься, что Жора дома?

— Не боюсь. Я специально следил за вашим подъездом и видел, как он отъехал.

— Понятно.

— Можно, я войду?

— Мне не хочется тебя впускать.

— Почему?

— Не хочется, чтобы ты осквернил и этот дом.

Противореча своим словам, Анастасия Платоновна сделала шаг в глубь прихожей. Василий Леонтьевич, инстинктивно оглянувшись, вошел.

— Кстати, — сказал он, снимая с плеча кожаную сумку, — твой жених в курсе? Впрочем, что я спрашиваю. Конечно же, ты не могла ему не рассказать. Интересно другое — как именно ты ему все это преподнесла.

Анастасия Платоновна, сложив руки на груди, прислонилась к стене.

— Как, как. Объективно. Просто описала то, что видела, и больше ничего.

Василий Леонтьевич криво улыбнулся.

— Да-а? И как он к этому отнесся? Держу пари, только в первый момент господин модельер повозмущался. В сущности, ведь эта информация полностью в его пользу.

— Ты угадал, проницательный бывший муж. Жора похихикал и успокоился. До этого он был не слишком уверен в своих позициях. Он для чего-то вбил себе в голову совершенно дикую мысль, будто я к тебе неравнодушна.

— Действительно, дикость.

— Не ерничай, не умеешь.

— Ладно, не буду.

— Но после того, что я ему рассказала, он понял, что скорее всего ошибался. Не могу же я, в самом деле, испытывать какие-то нежные чувства к такому животному, как ты.

Гость задумчиво пожевал губами и почесал шишковатый лоб.

— Знаешь, у меня есть к тебе несколько предложений.

— Заранее отвергаю их. Все.

— Хочу предупредить тебя, Настя, для начала, что на меня любые твои оскорбления никак не действуют и не подействуют. Поэтому не трать зря силы и эмоции. Во-вторых, я предлагаю пройти в комнату и сесть. Разговор нам предстоит довольно продолжительный.

— Ах, ты еще, оказывается, не понял, что я хочу, чтобы ты немедленно убрался?

— И третье — мне нужно сделать укол.

— Только этого не хватало.

— Ну будь благоразумна. Ведь здоровый негодяй доставит меньше хлопот, чем негодяй, бьющийся в судорогах.

Самый лучший способ добиться своего от женщины — это начать с просьбы о врачебной помощи.

— Ванная там, — недовольно махнула рукой Анастасия Платоновна, это был максимум участия, на которое она была способна.

Василий Леонтьевич полез в сумку, достал ампулу, одноразовый шприц и отправился, куда было указано. В ванной он закатал штанину, протер голень одеколоном, найденным на полке, и нанес себе медицинскую процедуру.

Войдя в гостиную, он нашел Анастасию Платоновну в самом дальнем кресле. Надо сказать, что обставлена была гостиная известного кутюрье хоть и роскошно, но уже слегка старомодно. Скорее всего, в соответствии с вкусами умершей лет пять назад супруги. Супруга была мещанкой с претензиями. Такое сведение имелось откуда-то в голове Василия Леонтьевича.

Анастасия Платоновна села таким образом, что до нее невозможно было добраться, не столкнувшись с каким-нибудь мебельным препятствием. Центр баррикады составлял журнальный столик с горой модных журналов. Тяжелый стул с замысловато резной спинкой и огромная ваза с искусственными цветами держали фланги.