Джерард О`Нил - Черная месса

Коннолли доложил Рингу, что выполнил приказ и прекратил встречи у себя в квартире. Но до Ринга быстро дошел слух, что Коннолли попросту перенес их в другое место, чуть дальше по этой же улице. «Непрофессионально, глупо, агенты ФБР так дела не делают. Я этому вовсе не радовался, – рассказывал Ринг. – Зачем встречаться там, где все знают твоих осведомителей? Можно поехать в Нью-Йорк. Можно поехать в Канаду. Да куда угодно! Это все от лени».

И это Ринг еще не знал об их «дружеских» обедах – в доме Ника Джантурко, в доме Джима Морриса. Вдобавок ко всему Ринг заметил, что встречаться с обоими гангстерами одновременно (доказанный факт в истории сделки ФБР с Балджером и Флемми) в высшей степени неправильно. «Если бы ты контролировал ситуацию, – заметил он, – ты бы встречался с Балджером и Флемми по отдельности». Но, разумеется, ФБР уже ничего не контролировало.

В ответ на критику Ринга Коннолли снова завел свою уже хорошо известную песню, доказывая, что Балджер и Флемми просто незаменимы в войне ФБР против мафии, и включив в нее самолично состряпанную историю о том, как Балджер и Флемми спасли жизнь Ника Джантурко – историю, которая задела бы чувства любого агента ФБР.

Но Ринг дерзнул подвергнуть сомнению и эту навязчивую рекламу. Вместо того чтобы поверить Коннолли на слово, он просто расспросил самого Джантурко. «Я спросил его, что за история там была. И он начал вспоминать и рассказал, что участвовал в операции под прикрытием и должен был отправиться на какую-то запланированную встречу, но, как стало известно, мистер Балджер и мистер Флемми передали ему информацию с предупреждением не ходить туда.

Я ему говорю: «Ты не ответил на мой вопрос. А вопрос такой – ты заявляешь, что уверен, будто эти двое спасли тебе жизнь?» Но в ответ услышал только, что дело давно закончено». Ринг так и не получил прямого ответа на свой вопрос.

Но несмотря на все растущее беспокойство, между Рингом и Коннолли все оставалось по-прежнему. Ринг не оформил свои замечания документально, не поделился своими тревогами с кем-нибудь из начальства бостонского отделения ФБР. Не подверг Коннолли взысканию. Ринг не думал, что дисциплинарное взыскание гарантирует «отказ от совершения глупых поступков. Я считал, что мне необходимо научиться руководить своими людьми и начать делать это как можно быстрее». Тем временем собственные папки Коннолли по-прежнему заполнялись блистательными отчетами о его работе.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что весной 1985 года Джим Ринг не присутствовал на кухне в доме Джона Морриса вместе с Балджером, Флемми и Коннолли. Более того, примерно в эти же дни Ринг и Коннолли обсуждали вопрос о том, что «я не нравлюсь мистеру Балджеру и мистеру Флемми, – вспоминал Ринг, – и мне это совершенно безразлично, потому что они всего лишь осведомители». Зато Моррис хотел нравиться – всем без исключения.

«Коннолли, Флемми и Балджер приехали вместе», – вспоминал Моррис. Деннис Кондон появился полчаса спустя, примерно в 19:30. Он приехал прямо с работы, из своего кабинета в департаменте общественной безопасности Бостона. Моррис метался между гостиной и кухней как радушный хозяин и повар.

Все перешли в гостиную. Прошло уже несколько лет с тех пор, как Балджер и Флемми виделись с Кондоном. Вечер в Лексингтоне стал вехой, «моей первой с 1974 года встречей с Деннисом Кондоном», – вспоминал Флемми. 1974 год, безусловно, был поворотным для Флемми. Он вернулся в Бостон, проведя пять лет в бегах – после вынужденного отъезда, вызванного предъявленным ему обвинением во взрыве машины и убийстве Уильяма Беннета. Флемми был уверен, что именно Кондон обеспечил ему возвращение из Канады, сделав так, чтобы два главных обвинения были сняты одновременно с третьим, которое предъявили, как только он покинул страну, стремясь избежать уголовного преследования. После возвращения Флемми в кофейне состоялась встреча с Кондоном, где Флемми передали с рук на руки очень полезному Коннолли. В глазах Флемми Кондон был кем-то вроде режиссера, руководившего всеми этими передвижениями, и он был ему очень благодарен. «Мы с ним довольно давно не виделись. Я спросил, как у него дела, как он себя чувствует. Поблагодарил за то, что он отозвал ордер на арест за побег. Спросил, как поживает мистер Рико, его напарник, и еще сказал: если вы с ним увидитесь, передавайте от меня привет».

Мужчины сели за стол. Моррис подал стейки. Налили еще вина и примерно с час просто ели и болтали о прежних временах.

«Это была легкая шутливая беседа», – вспоминал Флемми. Балджер рассказывал байки о том, как в конце 1950-х сидел в тюрьме за ограбление банков. «В основном говорил он, – сказал Флемми о Балджере. – О самых разных вещах. Он вообще очень умный и много знает. Просто покоряет аудиторию».

Но если Балджер не закрывал рта, то Кондон вел себя совсем иначе. Седеющий ветеран бостонских правоохранительных органов сидел, поклевывая еду, и вежливо слушал. «Он почувствовал, что на него устроили засаду», – сказал Кондон, весьма удивившийся, когда увидел в доме Морриса Балджера и Флемми. Приглашение он получил в этот самый день, ближе к вечеру, по телефону – мол, давай заходи по дороге домой. По его словам, ему сообщили, что будут Моррис и Коннолли «и еще пара человек – они проходили мимо и решили зайти поздороваться».

Разумеется, внешне это походило на простую встречу старых друзей, решивших немного выпить вместе и повспоминать истории из боевого прошлого. Но под внешней легкостью скрывалось острое беспокойство Балджера и Флемми, опасавшихся за свою неприкосновенность. В некотором роде каждый официальный представитель правоохранительных органов, присутствовавший на том обеде, символизировал историю и возможности альянса. Прошлое, настоящее и, как криминальная парочка надеялась, будущее были представлены за столом в лице Кондона, Морриса и Коннолли. Но Кондон, который, по идее, обеспечивал защиту сразу от двух полицейских агентств – ФБР и полиции штата, – вряд ли ностальгировал о старых добрых временах. Моррис сказал о Кондоне: «Я понял это по его взгляду, когда он вошел… он чувствовал себя довольно неловко».

«Я подумал, что это в высшей степени необычно – то, что и миссис Моррис там была, и я, а ведь мы с ней не были работниками ФБР, – вспоминал Кондон. – И еще я чувствовал, что, учитывая занимаемое положение, мне там находиться не следует».

Деннис Кондон, однако, не стал возражать, не отвел в сторону Морриса и Коннолли и не потребовал объяснений. «Я остался, если можно так выразиться, из вежливости и из дипломатических соображений». (Кроме того, он сохранил факт этого обеда в тайне, не сообщая о нем ни единому официальному лицу по меньшей мере еще десять лет.) Но остальные, сидевшие в тот вечер за столом, не получили от него ни поддержки, ни одобрения. Доев обед, Кондон ушел меньше чем через час после своего появления. Флемми был неприятно поражен. С его точки зрения, Кондон «не выглядел человеком, чувствующим себя неловко», и он искренне сожалел, когда тот ушел.