Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

Что произошло? Утратил свои способности? Или эта почтенная дама в дымчатых очках специально отобрала больных с безнадежно затуманенным сознанием?

Подошел к окну. Мысленно пригласил к себе случайного прохожего. Тот резко повернулся и, прижавшись лбом к стеклу, стал выяснять жестами: это вы меня позвали?

Виктор, освобожденно вздохнув, послал его к черту. Все в порядке. Не исчезла его всемогущая сила. Но почему, почему так легко работалось с Нефедовым и Костровой? А здесь… Здесь полный провал.

Нервное напряжение медленно спадало. Проступала рассудочная ясность. Наивный ты человек, Санин! Возомнил о себе. Все могу, все умею, всех вылечу. Не так-то, оказывается, просто найти «своих» больных. Тех, для кого твое внушение целебно… Нужно искать, отбирать их… не спеша… месяцами. Что ж, будем искать, будем отбирать. Иного пути, кажется, нет. Завтра же начну. В больнице.

Он и не подозревал, что там его встретят трусливой враждебностью.

Главный врач, вскинув руки, затараторил в ускоренном ритме:

— Мил мой, мил мой, оч рад видеть… оч рад! Но ни минуты… оч занят… Идите… Все врачи, все больные в вашем распоряжении.

Слова не дал сказать, выжал животом из кабинета.

В холле стояла группка врачей. Они как-то дружно и странно оглядели Виктора. Один из врачей что-то произнес, и группка рассыпалась, расползлась по палатам.

Почтенная дама — зам главной, сдвинув очки на кончик носа, похоже, писала в своей тесной каморке докторскую диссертацию.

— О, это вы?! — На лице ее задрожала фальшиво-восторженная улыбка, а над дымчатыми стеклами забегали глаза, точно ее уличили в постыдном.

Виктор не стал с ней говорить. Он заставил ее думать.

«Принесла нелегкая… Я ни о чем не думаю… Как от него отделаться?»

«Почему все избегают меня?»

«Почему? Будто сами не знаете. Я ни о чем не думаю. Последние дни только о вас и говорим. Я ни о чем не думаю. Хотите, чтобы все голышом перед вами бегали? А вы б похохатывали и рассказывали другим? Ишь, гусь! Я ни о чем не думаю. Зачем пришли? Чтоб мои мысли выведать? Я ни о чем не думаю… Никогда! Слышите? Никогда! Я ни о чем не думаю… Никто не узнает! Ни за что не узнает! Это мое, святое! Никогда! Я ни о чем…» Виктор повернулся и ушел.

Предстоящий концерт стал его сущностью. Он переселился в иную среду, в иной образ. Уже не было сумрачной комнаты с окном, за которым сновали мелко озабоченные людишки. Он жил на залитой светом сцене, в элегантном черном фраке, властвуя над пораженно притихшим залом. Удалились в темные закоулки памяти испуганно рассыпавшаяся группка врачей и те, неподдающиеся пациенты. Даже Верочка отдалилась.

Лишь изредка вспыхивало нечто волнующее из отшумевших чувственных бурь, мягко касалось его, не вызывая отклика.

Теперь он просыпался и ложился спать с горделивым ощущением собственного величия. Не сомневался в успехе, был готов к нему. Отчетливо представлял, как будут аплодировать, как потянутся за автографами дрожащие в руках белые программки, как окружат его липучие поклонницы… А потом… Потом в газетах появятся фотографии… и он начнет слышать за спиной изумленные возгласы: «Это же Санин! Смотри… Сам Санин!..»

В день, когда должно было состояться его первое выступление, Виктор сразу же после завтрака торопливо оделся во все новое: белоснежная рубашка, черные брюки, черный пиджак, черные лакированные ботинки и легкая изящная бабочка. «Зачем чиновники сдавливают шеи галстучными петлями?» Глянул на себя в зеркало, и потянуло на улицу. «Пройдусь, пусть костюмчик узнает, как ему повезло…»

На мягком, податливом от жаркого солнца асфальте Виктор огляделся. Навстречу ему шел высокий мужчина с угрюмо деловым выражением на лице. Виктор хотел было пустить его в перепляс, но не успел. Мужчина склонился над ним, протянул раскрытое удостоверение.

— Майор Кондауров. Мне нужно задать вам несколько вопросов. Не могли бы вы проехать со мной?

— Проехать? Зачем? — Пугающее недоумение чуть расслабило Виктора, сбило игривый настрой. Но тотчас самолюбивая волна превосходства приподняла его, сделала выше этого сурового гиганта. Веселое озорство отменялось, начиналось забавное приключение. Что ж, принимается! И он ответил с нескрываемым любопытством: — Конечно, могу.

Майор услужливо открыл перед Виктором дверцу черной «Волги». За рулем сидел знакомый белобрысый лейтенант.

«Ах, вот оно что! — догадался Виктор. — Меня, оказывается, решили арестовать! Ну-ну, везите, везите, голубчики. Только придется вам потом извиняться, кланяться мне в пояс. Везите, везите…»

Смех щекотал, колыхался внутри, все хотел вырваться наружу. Бедные, бедные менты, вы даже не подозреваете, кого посадили в машину!

Ехали молча. Впрочем, слово «молча» уже давно утратило для Виктора свой изначальный смысл. Он «слушал» огромного как глыба мужчину.

«Сейчас потолкуем, Гипнотизер. Обо всем потолкуем. Только не нахрапом, поосторожнее. Черт знает, какой фортель может выкинуть этот мерзавчик!..»

«Я арестован, — веселился Виктор, — меня везут в милицию, в святая святых правопорядка. Чудесно! Никогда там не был. Хоть посмотреть разок, как они там живут, как допросы проводят. Это надо испытать, хоть раз в жизни. А надоест, уйду красиво и элегантно. Долго помнить будут. Чудаки, ей-Богу!..»

Таинственное и грозное здание на Петровке почему-то напомнило Виктору виденное в каком-то альбоме изображение запретного китайского города, где за столетия накопилось множество секретов, недоступных простым смертным. Он и пошел вслед за майором с чувством избранника, которому доверили узнать нечто сокровенное, таящееся внутри.

Но дальше все было холодно и чопорно. Лоснящиеся от важности скучные коридоры с понурым, совсем тюремным строем дверей. А кабинет Кондаурова еще больше остудил его ожидания: прямо-таки каземат Петропавловской крепости.

Майор предложил Виктору сесть на стул, прижатый к стене, а сам, опустившись за письменный стол, начал неторопливо перебирать листы в толстой папке. Белобрысый лейтенант прилип к дверному косяку.

Они явно кого-то ждали, и это ожидание, нарушаемое лишь бумажным шелестом, звучало для Виктора интригующей увертюрой. Увертюра прервалась, казалось, на самой чарующей ноте. Всего чего угодно готов был ожидать здесь Виктор, но только не этого.

В кабинет мелкими шажками вошел его любимый профессор, сам Матвей Самуилович Шеленбаум. Никак не соединялись в сознании два полярных понятия: «милиция» и «Шеленбаум». Как черный эшафот и ласковый котенок, как всепожирающая лава вулкана и лесное озеро, как лакированный гроб и букетик фиалок, как…