Светлана Шиловская - Замок на гиблом месте. Забавы Танатоса

— Отчего же, сударь мой, охотно допускаю, — не стал спорить Юрлов. — Точно так же, как предположение о том, что это мог быть ловкий ход с вашей стороны: дескать, настоящий убийца все улики на меня замкнул, это же, мол, очевидно и слишком было бы просто! Всякое, сударь, бывает, поверьте! А я вам — и, кстати, всем остальным, советую, пока я тетрадочку-то не прочел, ежели есть что сказать — так говорите сейчас, иначе — все одно докопаюсь!

— Поздно уже! — с некоторой даже дерзостью широко зевнул Кубацкий. — Спать хочу, устал! Где прикажете разместиться, господин следователь? В чулане или на чердаке?

— Ну зачем же на чердаке! — усмехнулся Юрлов. — В своей комнате и почивайте на здоровье! Только вот, Аркадий Матвеевич, хорошо было бы этого вашего… Силантия, что ли, пригласить Вадима Викентьевича посторожить, мужчина он видный, страхолюдный! Да и остальным, в случае чего, спокойнее будет!

— Распоряжусь! — пошел кликать старика Василия князь.

— Ну а с вами, господа, — Юрлов, сонно жмуря глазки, обратился ко мне, Скальцову и отцу Ксенофонту, — если не возражаете, мы завтра поговорим с каждым отдельно… Верно Вадим Викентьевич сказал — поздно уже, день длинный был, непростой. — И чуть заметно зевнув, перекрестил маленький ротик.

— Все одно скажу — диавольские сие козни! — бросил на прощанье отец Ксенофонт, поднимаясь вместе со мною по лестнице. — Господин Кубацкий — плохой христианин, но не диавол, нет!

— Вы полагаете, святой отец, что диавольского гораздо более в вас или во мне? — осведомился я. — Совсем забыл, есть же еще месье Скальцов — этот-то точно за самого сатану сойдет!

Отец Ксенофонт ничего не ответил, лишь задумчиво покачал головой и скрылся за дверью в свои покои.

— Доброе утро, батюшка! — просунулась в приоткрытую дверь моей комнаты ласковая физиономия Юрлова. Я заканчивал утренний туалет, а потому с некоторым неудовольствием взглянул на утреннего визитера: признаться, не очень-то люблю представать перед посторонними взорами не готовым к выходу. Даже в полку, подметив эту мою слабость, меня за глаза называли «Хористкой» — за желание всегда выглядеть безукоризненным и по возможности всем нравиться. «Слушайте, Беклемишев, вы бы хоть не побрились бы иной раз, что ли!» — заметил как-то мой ротмистр фон Бек. — «Счастье, что я знаю вашу привязанность к женщинам до двадцати пяти, а то подумал бы черт знает что!»

— А я вот с утречка решил с вами побеседовать… с глазу на глаз, как говорится, — продолжал Михайло Яковлевич. — Уж больно вы меня, старика, заинтриговали!

— Прошу вас, присаживайтесь где угодно, — вздохнул я, поняв, что отделаться от долгой беседы до завтрака не удастся. Я расположился на прибранной уже кровати, вольно закинув ногу на ногу, а Юрлов — в кресле напротив.

— Историей интересуетесь? — полюбопытствовал гость, вертя в руках томик Карамзина. — Похвально, весьма похвально! Сейчас молодежь все больше романчики препустые почитывает — оно, конечно, для глаза-то приятно, а для ума пищи-то никакой не дает!

— Михаил Яковлевич, — сколь мог учтиво, прервал я старика. — Карамзина я читаю только перед сном, для скорейшего погружения в объятия Морфея, и то потому лишь, что книга сия лежит здесь, вероятно, со времен царствования Николая Павловича. Признаться, я собирался завтракать, поэтому, ежели у вас ко мне дело, предлагаю немедля к нему и приступить!

— Что ж, давайте приступим, — с готовностью согласился Юрлов. — Я-то уже позавтракал яишенкой — знаете ли, привычка рано вставать. Все кажется, что если долго буду спать, что-нибудь случится важное — и без меня. Это, верно, стариковское, недолго уж осталось, хочется увидеть, прожить побольше — хоть бы и вовсе ничего не происходило, а все одно — хочется! Ну да ладно! — он застенчиво кашлянул, мол, расчувствовался, пардону прошу. — Вы сами-то, сударь, как мыслите о происшедшем?

— Что именно имеете в виду? — полюбопытствовал я, сваляв, конечно, изрядного Ваньку — такие штуки, может, и прошли бы с кем другим, но не с Юрловым.

— Полноте, голуба моя, вздор-то нести, — с неожиданной суровостью произнес Михайло Яковлевич. — Вы что — меня дурачком сельским трактовать изволите? Не стоит, не советую. И не с такими потешниками общаться приходилось, да только где они? А я — вот он, перед вами, и прошу вас ответить на простейший вопрос.

— Да что ж вы сердитесь, Михаил Яковлевич? — мне пришлось взять иной тон, чтобы умилостивить разгневанного старика, проглотив несколько фамильярное обращение «голуба». — Вы же не уточнили, о чем вопрос-то ваш? Если об убийстве — это одно. А если, например, о загадочном исчезновении ключа и приключениях покойницы…

— Обо всем, голуба, обо всем, — скороговоркой, впившись взглядом мне в глаза, сказал Юрлов.

— Обо всем… — задумался я. — Ей-богу, Михаил Яковлевич, даже не знаю, что и сказать. Если честно, то, возможно, святой отец-то прав — чертовщинкой попахивает! Ладно, убили, но фокусничать-то к чему?

— А в этом-то, сударь мой, и прелесть этого дельца! — загадочно улыбнулся старик. — Ощущение такое складывается, словно скучает кто, скучает и забавляется: дескать, все вокруг — второй сорт, а он, хитрец и негодяй, — сорт первый! А? Не думали так?

— Честно говоря, мне в голову такая мысль не приходила! — откровенно признался я. — Скорее, я полагал, что здесь замешана либо бешеная страсть, либо отвергнутые чувства, а остальное — все эти таинственные метаморфозы — для отвода глаз, чтобы с толку всех сбить.

— Интересно, интересно, — воскликнул Юрлов, подавшись ко мне всем нескладным туловищем. — А, кстати, вы мне вот что скажите — что это вас вдруг посередине обеда вдруг понесло во флигель? Насколько я понял, вы даже почти не общались с девицей Шмиль?

— Да уж, — вздохнул я, размышляя, как ответить, чтобы не навредить, самому себе. — Знаете, Михаил Яковлевич, я буду откровенен — Анна мне была симпатична. Во многом, а точнее — во всем, она отличалась от остальных обитателей Медынского. Она была дика, красива, немногословна, верила во всякую нечисть и, может быть, этими своими качествами привлекала мое внимание. Над нею, казалось, витала тень некой фатальной обреченности — она-то и привела ее к такому печальному финалу, а краем в эту воронку затянуло и меня. То, что я оказался во флигеле в самый неподходящий момент — всего лишь роковое стечение обстоятельств. Заскучав во время затянувшегося обеда, плавно перешедшего в ужин, устав слушать бесконечные споры на одни и те же темы между Аркадием Матвеевичем и г-ном Кубацким, я вышел покурить и вдруг ощутил потребность увидеть и услышать единственного здешнего обитателя, чье лицо и голос мне действительно были приятны.