Василь Быков - «Подвиг», 1989 № 05 [Антология]

Далеко не на все такого рода вопросы отвечает Тендряков. Но при всем том и роман, и повесть, и рассказы задают нам новые параметры исторического мышления.

А. БОЧАРОВ

— Опять про войну! Сколько можно! — Всем нам доводилось слышать такое. И сами, признаемся, говорили или думали так не раз, когда, выбирая программу, чтоб посидеть у телевизора, попадали на военный фильм, одной сцены которого было достаточно, чтобы понять: еще одна киноштамповка «про войну».

Ну, то, что молодые такого уже не смотрят, понятно. Им теперь главное — музыка и свои, кстати, очень неплохие молодежные телепрограммы. Минувшая война для них — это почти то же, что гражданская — давняя история, которую воочию видели только деды, да и то не все.

И для тех, кому тридцать, сорок и даже пятьдесят лет, Великая Отечественная — тоже история, которую они изучали по учебникам в школе, по ультрапатриотическим книгам и фильмам, на которых воспитывались. Других тогда почти не было. Теперь, когда появилось много другого и всякого, о войне это поколение читает и смотрит мало. Лишь то, что действительно волнует, где читатели и зрители узнают для себя или в себе в связи с рассказом о войне что-то новое.

Даже те, кому за шестьдесят, которые раньше читали про войну все, что попадалось под руку, теперь читают с большим разбором. «Много штампов, — говорят, — стало у современных авторов военной темы, много повторов того, что у лее было». И лежат порою ныне на полках книги даже маститых авторов. В том числе даже некоторых из тех, кто были первопроходцами исторического для нашей литературы взрыва «лейтенантской прозы» пятидесятых-шестидесятых годов.

Получив вместе с заслуженным в свое время народным признанием погоны официальных литературных генералов, иные из бывших фронтовых лейтенантов решили, что в новом высоком их чине и звании рамки «окопной правды» им уже тесны. Замахнулись выше, на новые, почти глобальные темы, на новых героев, и прямо скажем, некоторые не подрассчитали свои силы. Другие писатели, хотя и в новом высоком звании мэтров военной прозы остались со своими солдатами в старой военной траншее. И их творчество дарит нас новыми открытиями на литературном поле, перепаханном, казалось бы, уясе многократно вдоль и поперек и во всех возможных направлениях.

Среди этих, «других», первым, нам кажется, следует назвать Василя Быкова. Его как начали читать с первых вышедших в свет повестей, так и поныне продолжают читать все. Из тех, конечно, на кого эти книги рассчитаны, — «люди, не утратившие способности видеть, думать и понимать». Именно так определил сам автор тех, для кого пишет.

«В нынешний век стремительного развития так называемой «массовой культуры» с весьма ограниченным стандартным набором апробированных приемов влияния на сознание людей место, занимаемое литературой в жизни общества, не самое значительное, — говорил Василь Быков в одном из интервью. — Ее все больше теснят средства массовой информации (прежде всего телевидение), для восприятия которых требуется минимум усилий и минимум умственных способностей. Однако было бы чудовищным после блестящего расцвета мировой литературы осудить человечество на бездумное потребление стандартных наборов, состоящих из секса, жестокости, пропаганды агрессивности. Гуманистические традиции мирового искусства, — продолжал писатель, — всегда были самой значительной ценностью в духовной сокровищнице человечества, а теперь перед лицом глобальной угрозы ядерной катастрофы значение их возрастает все более». Свидетельство этого — постоянный успех книг Василя Быкова не только у людей зрелого возраста, но и у молодежи. Характерно, что кино, которое ныне, переходя на подлинный хозяйственный расчет, старательно ловит малейшие изменения интереса публики, и прежде всего молодой ее части, постоянно обращается к экранизации его произведений.

Вот только что вышел на экраны «Круглянский мост» — фильм по одной из первых повестей Василя Быкова, путь которой к читателю, как, впрочем, и почти всех других его произведений, был нелегок и не скор. Не случайно ведь повести Быкова называли и продолжают называть «трудными». В прошлом, конечно, трудностей было неизмеримо больше, но и теперь все еще остается немало людей, и весьма влиятельных, которым жесткая, жестокая быковская правда о минувшей войне очень не нравится.

Горы бумаги были сложены в свое время в баррикады ругательных статей придворных критиков, объявивших решительный бой «окопной правде», принесенной в художественную литературу мучениками и творцами победы, вчерашними безвестными лейтенантами, ставшими вдруг писателями, о которых заговорил весь читающий мир.

Рожденный теми критиками в шумной дискуссии о «Пяди земли» Г. Бакланова термин «окопная правда» стал для молодых тогда литераторов новой волны клеймом, едва ли не столь же опасным, как обвинение в «безродном космополитизме», которым за несколько лет до этого сверхбдительные ультрапатриоты крушили судьбы многих деятелей науки и культуры нашей страны.

В чем только не упрекали молодых писателей, сказавших подлинную правду о прошедшей войне! В голом натурализме и антипатриотизме, в бездумном опасном привнесении на русскую землю «чуждого нам духа Ремарка и Хемингуэя», в принижении величия нашей Победы, в клевете на Советскую Армию и на советского человека в целом. Их обвиняли чуть ли не в антисоветизме и умышленном подрыве устоев советского образа жизни. Не говоря уж, конечно, о том, что творчество «окопников» объявлялось не соответствующим принципам социалистического реализма.

«Соответствующим» и образцом для подражания провозглашались произведения в духе марша «Гром победы раздавайся…» — осовремененные варианты описания подвигов знаменитого Козьмы Крючкова, нанизывавшего якобы в первую мировую войну на свою пику сразу чуть ли не семерых врагов. Подвиги «чудо-богатырей» современности становились под пером особо рьяных мастеров соцреализма еще более чудесными благодаря верховному водительству «вождя всех народов» и «величайшего полководца всех времен».

После окончания Великой Отечественной Сталин не прожил и десяти лет, но сталинщина и особенно сталинисты пережили его на десятилетия. Во всех областях нашей жизни, в том числе и в литературе, где и по сей день немало писателей и критиков, склонных изображать минувшую войну с удивительной легкостью торжества русского оружия и прозорливостью сталинского военного гения. Все в их сочинениях и устных рассказах о Великой Отечественной так светло и просто, что бывший «окопник», пехотинец, прошедший войну «от звонка до звонка» и ставший впоследствии одним из самых совестливых наших писателей, Виктор Астафьев с удивлением и горечью сказал, что, читая и слушая все это, он думал, что сам он и его фронтовые друзья были в те годы, вероятно, на какой-то совсем другой войне.