Виктор Доренко - Ставка на бандитов

Постепенно гости стали расходиться. Через какое-то время комната опустела, остались только Ступнин со своим помощником. Девушка с какой-то женщиной принялись убирать со стола.

Вадим уже изрядно напился, пытаясь заглушить водкой неутешное горе.

Поднимая очередной стакан, он сказал:

— Царствие небесное Сереже, — вдруг его голос приобрел на редкость злобные интонации. — Знать бы, кто это сделал… вывернул бы наизнанку! Если мне удастся докопаться до правды, я собственноручно вырву паскуде его вонючее сердце!..

Услышав сказанную фразу, захмелевший Заика похолодел, покрывшись обильной испариной.

Ему вдруг показалось, что он уже разоблачен и сейчас у него действительно вырвут сердце. Но быстро взяв себя в руки, Ступнин решил: настал подходящий момент изложить свою версию. И он начал проникновенным тоном:

— Знаешь, Вадик, узнав о случившемся, я не спал целую ночь. Пытался прикинуть, кто это мог сделать. И сейчас с уверенностью могу сказать, что кое до чего додумался.

Стародубцев как будто мгновенно протрезвел и внимательно взглянул на собеседника. Тот продолжил:

— Посуди сам, кому это выгодно? У нас с тобой не так много врагов, да и те, если бы захотели кого-то убить, то тебя или меня, но никак не твоего брата. Значит, это жест запугивания, этакого предупреждения: смотрите, мол, у меня, с вами будет то же самое. Кто мог на такое пойти?

— Кто? — не понимая, куда клонит Ступнин, переспросил Вадик.

— Вот я и подумал, кроме Монаха, больше-то и некому, — закончил свою мысль Заика. — Наши люди случайно на него наехали, потом та некрасивая история с этим банкиром, его другом. Может, он вообще хочет выбить почву у нас из-под ног? И первым шагом на его пути стал Гладышев. А теперь вот и твой брат…

— Да пусть он заберет себе всех банкиров и коммерсантов, — перебил говорящего Стародубцев, — но только при чем тут мой брат? Я ему этого не прощу. Уголовная рожа. Жулик гребаный.

Ступнин понял — зерно сомнения упало в благодатную почву. Заика долго готовился к этому разговору, придумывал различные веские доводы, и, признаться по правде, не надеялся убедить Вадима. Такой легкой победы он не ожидал.

И, желая довершить начатое, Заика добавил:

— Ты же знаешь этих «синих», этих блатных — им человека убить, что нам с тобой высморкаться. Для них только уголовники — достойные люди, а все остальные — так, мелочь пузатая.

— Ну, сука, — зло протянул Стародубцев, — я ему покажу, что значит любить жизнь! Он у меня будет собственное говно жрать и умолять о том, чтобы я его застрелил. Хрен в наколках.

— Ладно, не горячись, — подлил масла в огонь Заика, — завтра проспишься и все тебе покажется в другом свете. В конце концов, брата не вернешь, а свою голову подставлять необязательно.

— Да если это даже станет моим последним днем в жизни, я все равно перегрызу глотку убийце брата, — взорвался Вадим. — Ведь он был такой молодой еще, не успел толком насладиться жизнью. Я даже не знаю, спал ли он с женщиной хоть раз…

Стародубцев вдруг впал в истерику, сменившую яростную злость. Уткнувшись лицом в стол, он разрыдался.

В этот момент в комнату вошла Алена. Увидев Вадима в таком состоянии, она поспешно подошла к нему и попыталась его успокоить:

— Перестань, Вадик. Ты же мне сам сегодня обещал. Ну пойдем в спальню, полежишь, — с этими словами девушка увела убитого горем Стародубцева.

Когда они исчезли за дверью спальни, Ступнин удовлетворенно улыбнулся. Теперь он знал наверняка: Вадим разберется с Монахом. С чувством исполненного долга Заика покинул мрачную квартиру и спустился вниз к поджидавшей его охране…

Уже отъезжая, он посмотрел сквозь запотевшее стекло отъезжающего автомобиля на светящиеся окна третьего этажа и, довольный собой, подумал: «А все-таки я не зря заварил эту кашу. Даже если мне придется сбежать за границу, я буду уверен, что сжег за собой все мосты. Либо Вадим грохнет Монаха, либо наоборот — сомневаться не приходится. А по мне, пусть они хоть сожрут друг друга, все легче будет дышать».

Автомобиль выехал на Ленинградский проспект и направился в сторону центра.

Фомин посмотрел на часы, показывающие без четверти пять. Он вздохнул, хотел позвать Машу или Дашу, а лучше всего — обеих, но, вспомнив, что их нет на даче, вздохнул еще раз.

Легкий летний ветерок трепал приземистые деревья, вяло теребил молодую траву. Косые лучи заходящего солнца уже золотили верхушки высоких корабельных сосен, окрасив перистые облака в красно-багряный цвет. Птицы затянули свою вечернюю песню.

Монах откинулся на спинку плетеного кресла, стоящего посреди двора, и любовался закатом. К нему приблизился один из телохранителей.

Это был подвижный, сухой, но очень жилистый мужчина среднего роста, лет тридцати двух, с вечно улыбающимся лицом и походкой сытого тигра. Любую свободную минуту он тренировался, очерчивая в воздухе непонятные геометрические фигуры руками и ногами.

Вот и сейчас, обращаясь к Монаху, он вертел ладонями, как будто дирижировал оркестром.

— Валера, может, в нардишки срежемся?

— Не хочется что-то, Брюс, — лениво отозвался пахан.

— А что тогда?

— Вот искупаться сходить — это пожалуйста.

— Пойдем искупаемся, — согласно отозвался вечно улыбающийся мужчина, — водичка, кстати, в реке — как парное молоко.

— А тебе что, и в молоке доводилось поплавать? — усмехнулся Фомин.

— Так говорится, — отозвался Брюс, — народная поговорка.

Монах приподнялся, направляясь к воротам, и на ходу пробормотал:

— Ну, если народная, тоды ой!

Как только авторитет с телохранителем покинули пределы дачи, за их спинами заскользили две тени, держащиеся на почтительном расстоянии.

— Слушай, Дима, — произнес Фомин, оглядываясь назад, — никак не могу привыкнуть к тому, что меня постоянно пасут. Как будто мусорской надзор.

— Почему мусорской? — спокойно отозвался собеседник по кличке Брюс. — Это твоя личная охрана. Кстати, от мусоров они тоже отобьются, если понадобится. Им до фени, кого глушить, главное, чтобы тебя никто не беспокоил.

— Ну шли бы тогда рядом, что ли? — недовольно произнес Монах.

— Нет. Сзади обзор лучше, да и ты их не станешь разговорами отрывать от дела, — спокойно улыбнулся телохранитель.

— А что — очень отвлекаю? — удивился Фомин.

— Всякое бывает.

Какое-то время они шли молча, слушая, как заливается соловей да хрустит под ногами осыпавшаяся хвоя. Затем Фомин произнес:

— Ну хорошо, допустим, от прямого наезда они меня уберегут, а снайпер если? — И, не дождавшись ответа, продолжил: — Тогда вилы. Тушите свет, сливайте воду, так?

Брюс только высокомерно ухмыльнулся, а вслух произнес: