Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

— Это мой дом, — пояснил Сидоров, — я здесь живу.

Снизу послышались тяжёлые неровные шаги, чередующиеся с жёстким дуплетным постукиванием, и через минуту на площадку поднялось существо с двумя оранжевыми костылями, похожее на большого паука.

— Окрошка? — удивился Сидоров, — Ты почему не на работе?

— Простыл я, Ляксеич. М о чи нету. Отлежаться бы малость.

— Сачкуешь, Окрошка? — сделал предположение Сидоров.

— Ни боже мой!

Окрошка специализировался на попрошайничестве, гримируясь то под калеку-афганца, то под инвалида-беженца. Сейчас у него на голове красовалось сооружение, напоминающее чалму, длинный стёганый халат был порван во многих местах, из прорех торчала грязная желтоватая вата. Единственная нога была обута в сапог с сильно загнутым носком, как у старика Хоттабыча. Опирался Окрошка на костыли и стоял на трёх опорах крепко и непоколебимо, как пират Джон Сильвер на палубе «Эспаньолы». Ногу Окрошка потерял в прежней жизни, но не на полях сражений, а по пьяни, переходя в неположенном месте железнодорожное полотно.

Окрошка частенько говорил: «Эх, окрошечки бы сейчас покушать! Кисленькой. С настоящим квасом, домашним! С колбаской докторской, с огурчиком, с яичком, со сметанкой, с лучком, укропчиком. Эх-хе-хей!». Он всех достал перечислением ингредиентов этого блюда. Сам ты окрошка, говорили ему бомжи. Так и стал Окрошкой.

— Честно, Ляксеич! Ломает всего и горло болит. Глянь! — Окрошка раззявил пасть и высунул бледно-розовый язык, — И культя ноет, спасу нет. Видать, скоро морозы сильные грянут.

— Ладно, отлежись, — разрешил Сидоров, — я сегодня добрый. Видишь, родственника встретил, — Сидоров кивнул на Альфреда, тот пропустил слово «родственник» мимо ушей — не расслышал или не понял. — Так что бол е й на здоровье, Окрошка, — продолжил Сидоров. — но прежде, чем спать заваливаться, принеси-ка нам выпить чего-нибудь. Лучше водки.

— Водки?! — притворно изумился Окрошка, — Где же я её достану?

— Твои проблемы, — бросил Сидоров, открывая дверь в своё жилище и проталкивая Альфреда внутрь.

Сидоров правильно рассудил. Если Окрошка заболел, значит, будет лечиться, а «лекарством» он, наверняка, запасся для такого случая. Куда-то же он всё-таки ходил этим утром! Если не на работу, стало быть, до ларька на трёх ногах доскакал.

Самое популярное лекарство в среде бомжей — водка.

— Проходи, будь как дома, — сказал Сидоров, — квартира у меня большая, двухкомнатная. Даже трёх. Приёмная, кабинет и маленькая комнатка. В ней, наверное, прежний хозяин бухал или отлёживался с похмелья.

— Где мы? — снова спросил Альфред.

— В кабинете начальника цеха по производству легковоспламеняющихся и взрывчатых веществ, сокращённо «взрывного» цеха бывшего завода «Искра». Ныне это предприятие приватизировали бомжи. А я — старший здесь. Можно сказать, директор завода.

— «Искра»?

— Ну, да. Было такое градообразующее предприятие.

— То-то, я смотрю, знакомо мне тут всё. Я же работал на «Искре» после института. Правда, недолго.

— Сюда садись, — Сидоров указал на лавку у батареи отопления, лавка была застелена ветхим лоскутным одеялом, — здесь теплее.

Альфред сел на лавку и дотронулся рукой до батареи, она была тёплой, почти горячей.

— Смотри-ка! — удивился он, — Отопление есть. Забыли отключить завод от теплотрассы?

— Да нет, не забыли. Отключили, а как же? Одиннадцать лет назад. А я кое-что предпринял и организовал подключение бытовок цеха.

— Вы?

— А что ты удивляешься? Я же по специальности строитель-тепловик. Наш инженерно-строительный закончил. Теплогазоснабжение и вентиляция. Вот и применил знания на практике.

— Но как вам это удалось? Вы что, тогда ещё не…

— Тогда я уже три года бомжевал.

— Но как?..

— Потом расскажу. Сейчас надо обедом заняться. Буржуйку растопить, консервы разогреть, то-сё.

Сидоров захлопотал возле буржуйки, разводя огонь, а Альфред Молотилов с интересом принялся осматривать помещение, в котором очутился. Он хорошо помнил эту приёмную. Когда-то частенько сюда захаживал по долгу службы, но ещё чаще просто так, с секретаршей полюбезничать. Секретаршу звали Наденька. Альфреду в ту пору только-только исполнилось двадцать два, а Наденьке, кажется, и восемнадцати не было. Наденька очень нравилась молодому инженеру, но до серьёзной большой любви дело не дошло, не успели они: начались баталии с руководством завода по поводу перепрофилирования предприятия, а потом массовые увольнения, митинги недовольных и прочие горестные события. Накрыла Наденьку и Молотилова перестроечная волна и разбросала в разные стороны…

В приёмной было относительно светло — свет проникал через пыльное стекло, трещины в котором хозяин тщательно заклеил скотчем. Как позже узнал Альфред, окно приёмной оказалось единственным застеклённым окном на всём фасаде взрывного цеха. От одного угла к другому — по диагонали — был натянут провод, на котором сушились штаны камуфляжной расцветки и белая футболка с красной надписью на английском. На стенах висели плакаты, призывающие рабочего не терять бдительность и одновременно повышать производительность труда.

«Ну что ж, подумал Альфред, одно другому не мешает».

Из мебели, если не считать листа ДСП, установленного на кирпичных подпорках и служащего хозяину столом, здесь находилась только лавка, на которой он сидел, и буржуйка, Сидоров уже поставил на неё открытую банку тушёнки и чёрный закопчённый котелок с водой. На ДСП Сидоров постелил газету, поставил литровую банку с коричневыми переросшими солёными огурцами и полиэтиленовый пакет с подсохшими изогнутыми кусками чёрного хлеба.

— Можно было б супчик организовать, да у меня корнеплоды закончились, — вздохнул Сидоров, — конечно, и с одними макаронами сошло бы, но это не суп, а баланда. Сегодня планировал картофана и морковки с луком добыть, да тебя неожиданно встретил… Зато у меня бананы есть, — он вытащил откуда-то из угла гроздь почерневших бананов, штук пять, — как ты к бананам относишься, а, Альфред?

Альфред хотел ответить, что к бананам относится положительно, и что вообще в вопросах питания он человек толерантный, особенно учитывая теперешнее бедственное положение, но тут в дверь деликатно поскреблись.

— Заходи, Окрошка, — громко сказал Сидоров, — принёс?

Окрошка запрыгнул в приёмную на одной ноге; костыли он, по-видимому, оставил в своей норе, но и без них выглядел не менее устойчивым, чем оловянный солдатик Андерсена. Халат и импровизированную чалму он тоже снял, и сейчас предстал перед Сидоровым и Альфредом во всей красе: в ярко-красной косоворотке и синих атласных шароварах, наверное, снятых с мёртвого запорожского казака или спёртых со склада реквизита в драмтеатре. Пустая штанина была поднята и заколота на бедре булавкой. В руках Окрошка держал поллитровку дешёвой водки с яркой ламинированной этикеткой. Чем хуже содержимое бутылки, тем красивее этикетка — закон равновесия, или, по научному, баланс.