Инна Тронина - Миллениум

— Если можно, кофейку. Или не держите? — Сыщик понял, что задал пенсионерке неразрешимую задачу, но снова фраернулся.

— Пожалуйста, сейчас намелю и сварю! — Прохорова ринулась к навесному шкафчику. — Для сына держу — он любит. Но месяца два не заглядывал, только звонит по воскресеньям. Подвиньтесь немного, я чайник поставлю. — Она протиснулась между Грушиным и плитой к раковине.

— Но вы уверены, что Татьяна ещё не уехала? — Грушин, пока старушка хлопотала, выполнял её работу — держал под наблюдением подъезд и двор.

— Точно, она в квартире! Не знаю только, когда соберётся. Уже вечер, а всё копается. Танюша вообще-то без царя в голове. Вы кофе пьёте с молоком? Может, бутерброд с сыром сделать? Неизвестно ведь, сколько ждать придётся. — Александра Николаевна ухаживала за сыщиком, как за непутёвым сыном. — Вы не стесняйтесь, говорите, что любите покушать…

— Мне только чашечку кофе, даже без сахара. И больше я вас затруднять не стану. Как только Татьяна появится, меня ветром сдует.

Грушину уже самому надоело вглядываться в сумерки. Конечно, вновь въехавшую во двор машину пропустить трудно, но если самый интересный момент настанет ночью, появятся некоторые сложности. И торчать невесть сколько времени на кухне у почти незнакомой бабульки Грушин стыдился.

— Да что вы, мне жутко подумать, что снова останусь одна! — Прохорова поставила кофейник на плиту, села напротив Грушина и тоже уставилась во двор. — Темнотища-то какая — вчера только хулиганы фонарь разбили. А окошки Журавлёвых вон, на третьем этаже, все светятся. Значит, собирают доченьку в путь-дорожку. Как упакуются, так и выйдут…

— Стойте! — Грушин вскочил, из-за своей внушительной комплекции едва не опрокинув утлый столик. — К сожалению, кофе отменяется. Вон, смотрите! Джип подъехал к парадному!

Хозяйка выпустила полотенце, которое тут же вспыхнуло. Швырнув ткань под кран, она прилипла лицом к стеклу.

— Вижу, вижу! Но такого здесь ни разу не было…

— Я сейчас вниз, — решил Грушин, выбираясь из кухоньки. — Спасибо вам за всё. — Олег достал из кармана рацию и включил её.

Хозяйка метнулась назад, к плите. Там она схватила кофейник, вытащила из шкафа термос и, обжигаясь, перелила туда кофе.

— Борис, слышишь меня? — обратил Грушин к своему напарнику, поджидавшему в «Жигулях» за углом дома. — Принимай джип «Лэндкраузер». Цвет вроде тёмно-зелёный, здесь плохо видно. Веди его первые пятнадцать минут. Связь держи со мной. Ну, пока! — Грушин запихнул рацию в карман пиджака, сгрёб с вешалки дублёнку, шапку. — Ой, да что вы! С собой даёте термос?

— Пейте, пейте, ночь же. Спать хочется, да и зябко. — Старушка совала в руки Олегу полиэтиленовый пакет с тёплым термосом и бутербродами. — Не стесняйтесь. Я же понимаю, как вам тяжело.

— Термос обязательно верну. Целую вас!

И Олег через три ступеньки слетел вниз, рванулся из дверей к своему серебристому «Форду». Через лобовое стекло был отлично виден двор — высокие сугробы, расчищенные дорожки, качели и горки, мечущиеся тени голых ветвей. Джип стоял напротив Таниной двери, но оттуда никто не выходил.

Минут десять не показывалась и Журавлёва. Грушин уже хотел глотнуть кофейку и пожалел, что зря дёрнул Бориса, одного из своих платных агентов. Он и ещё три водителя на своих машинах должны были сопровождать авто с Татьяной, сменяя друг друга, чтобы никто даже не помыслил о наличии «хвоста».

Олег уже достал из пакета термос, снял пластмассовый стаканчик и хотел вытащить пробку, но тут окна Журавлёвых погасли. Тотчас из подъезда вышла та самая рыжеволосая девушка в нутриевой длинной шубе и едва не волочащемся по земле шарфе. Живот её за несколько дней, как показалось Грушину, ещё вырос и заметно опустился. Сзади семенил пожилой вертлявый мужчина в линялых джинсах и потёртом свитере — вероятно, отец Татьяны. В свете мощных фар джипа засеребрилась щетина на его щеках.

Глотая слюну и проклиная своё невезение, Грушин насадил колпачок обратно на термос, сунул пакет на сидение рядом и наклонился поближе к лобовому стеклу, стараясь не пропустить ни единого жеста или шага объектов. Но из джипа никто не вышел, только открылась задняя дверца. Высунувшаяся рука помогла Татьяне забраться в салон, и отец передал ей небольшой саквояж.

Интересно, знает ли папаша, зачем его дочь отправляет в санаторий поздно вечером? Судя по тому, что приехавшие за Татьяной его не опасаются, папа находится в блаженном неведении. Похоже, он твёрдо верит в дочкины россказни о добрых друзьях на джипе, любезно согласившихся подвезти её до места отдыха.

А потом Танечка, вытирая платочком слёзки, сообщит, что и этот младенец скончался в родах. Папенька с маменькой поплачут вместе с ней и даже не спросят, откуда у любимой девочки появились бело-зелёные денежки с иноземными буковками и портретом пожилого дядьки в парике.

Мол, девочке и так тошно, не нужно приставать к ней с глупыми вопросами. Не украла, и ладно; значит, заработала. Ей надо и самой жить, и бой-френда своего содержать, и родителей-инвалидов не забывать тоже. Если не давать ей проявлять инициативу, как можно требовать денег на жизнь? Одним словом, нет к Танюше никаких претензий — все соседи завидуют Журавлёвым. Папа, вон даже «Москвич» купил…

Отец поцеловал Таню на прощание и ушёл обратно в подъезд, а джип дал задний ход. Всё правильно, на Борю они и выкатятся, и взять их под наблюдение будет легко. «Форд» Грушина должен был, по договорённости, следовать на расстоянии, не вызывая подозрений.

Днём следить было бы легче, а на ночных московских улицах преследующий «Лэндкраузер» автомобиль будет слишком бросаться в глаза. Но Грушин надеялся, что трюк его удастся, особенно если сменить Бориса не через пятнадцать, а через десять минут — с такими акулами нужно держать ухо востро.

«Девятка» агента преспокойно повисла на хвосте у джипа, который особенно и не увеличивал скорость. Татьяну, разумеется. Приказали доставить в целости и сохранности, а до того требовалось следовать с максимальной осторожностью, избегая аварий и даже обычной в таких случаях лихой езды. На это тоже уповал Олег Грушин, разрабатывая план ночной операции, и не ошибся.

Джип выехал на проспект Мира и двинулся в сторону Ярославского шоссе. «Лада» Бориса неотступно следовала за ним. Через некоторое время Грушин также вывернул со двора, а из окна на его автомобиль с любовью смотрела Александра Николаевна, всем сердцем сопереживая Олегу. Она ощущала себя участницей смертельно опасной операции и понимала, что теперь всю ночь не заснёт. Будет, накинув халатик, бродить из одной комнаты в другую, пить сердечные капли и ждать, когда позвонит Олег и скажет, что всё в порядке.