Инна Тронина - Отторжение

Мне, конечно, было интересно. Чего от частной фирмы хочет сотрудник ФСК? И кто будет платить за работу? Мы ведь субсидий от государства не получаем. Живём только на то, что добываем сами. И потом, знает ли начальство Гая о его предполагаемых контактах со мной? Не закончится ли всё это ещё одним скандалом? А выпутаться будет сложно, раз замешана «контора». Да что там — невозможно.

Не будь Гай однокашником Грачёва, я отказался бы. Частника, пусть даже знаменитого в определённых кругах, могли втянуть в какое-то сомнительное, а то и грязное дело. А после подставить под следствие, даже под уничтожение. Севыч, правда, имеет потрясающее чутьё на провокации такого рода. Он не подвергнет меня опасности — иначе для чего столько раз спасал от гибели?…

— Запрягли сразу. Знают, что он безотказный. Но Гай — специалист именно в этой области…

Севыч, против обыкновения, говорил неуверенно. Похоже, он тоже сомневался, правильно пи поступает. Но обратного хода дать уже не мог.

— Кто хозяин по званию?

— Подполковник. Раньше Прохор выполнял правительственные задания за границей. Ещё при КГБ и Советской власти.

— Так веди меня к нему. Что мы шепчется за дверью?

Мне очень хотелось посмотреть на эту загадочную личность.

— Снимай обувь, — велел Грачёв. — У Прохора всё по-японски. Особенно не удивляйся, если увидишь всякие странные вещи. Как у тебя в фирме, порядок? — неожиданно спросил Севыч.

— Да, не сглазить бы! — Я постучал по вешалке. — А ты как? Вижу — посвежел, загорел…

— Да никак. — Севыч явно не хотел вдаваться в подробности. Но потом добавил: — Детей тёща к себе, на Комендантский, забрала. Живу один на проспекте Славы.

— Но всё-таки видишься с пацанами?

— Чёрта с два! Галина Яковлевна пугает мальчишек всякими карами, если они будут, хоть по телефону, со мной разговаривать.

— Они же все — твои сыновья по закону! Не только Мишка, но и старшие. И бабка никакого права не имеет…

— Да, понимаешь, сидеть у меня с ними некому. Я бы давно тёще рога обломал. А куда хлопцев дену? Ну, допустим, старшие привыкли одни дома куковать. А Мишке ведь седьмой месяц. Ему особый уход нужен. Дарья работает, мачеха — тоже. Она, конечно, ради Мишки бросила бы свою киностудию. Там всё равно ни черта не платят. Так я боюсь, что тёща какую-нибудь гадость ей запуляет. Мама Лара — тонкий, деликатный человек. Она не может выносить такие истерики. Один раз тёща уже спрятала Мишку на даче своей подруги, в Невской Дубровке. Конечно, мне всё это размотать — пара пустяков. Но времени пока нет. Да и за сына боюсь — как бы бабка чего с ним не сделала. Я должен подготовиться, как следует, чтобы всё без пыли провернуть. Так что я хочу свести вас с Прохором, вернуться, и уже взяться за тёщу всерьёз.

— Понятно, почему ты лошадей гонишь, — заметил я. — Ну, ладно, давай, знакомь.

— Я очень рад, что Прохор снова в строю, — улыбнулся Севыч. — Такое тяжёлое ранение было! Надежд на реабилитацию — никаких. Ему ведь выстрелили в основание черепа. И пуля каким-то чудом, обогнув жизненно важные центры мозга, застряла около виска…

Мне, конечно, стало обидно за друга. Он ведь Лильку с панели подобрал, усыновил её старших детей. Они Севыча просто обожают. Бабка же с тёткой прямо так и говорят: «Этот изверг убил вашу мать!» А кто там свечку держал? Вскрытие ничего криминального не показало. Остановка сердца — и всё. Разругались? Да, возможно. Они в последнее время вообще плохо жили. Но это, пардон, не убийство. Да ещё Лилькиного отца, Николая Наумовича, после всего паралич разбил. Теперь он не директор молокозавода, а просто лежачий инвалид. Где бы мужу себя посвятить, Севкина тёща внукам своим жизнь калечит.

И ладно бы только Лилькина родня наезжала! А то ведь и Сашок Николаев — туда же. Из-за него весь сыр-бор разгорелся. Где бы тихо сидеть, он прёт, как танк. Хочет довести дело до суда и сурового приговора. Я, конечно, всё сделаю, чтобы Грачёва вывести из-под удара. Ни у Лилькиных родных, ни у Сашка нет никаких доказательств. И без постоянных «пятиминуток ненависти» проблема сошла бы на нет.

Но сейчас пока не время об этом думать. Надо скорее идти к Гаю в комнату, а то уже совсем неприлично.

— У Прошки бывают такие дни, когда он чувствует себя нормально только в полной темноте. В этот раз Гай уже неделю как из дома не выходит. Своей группой руководит отсюда. Жену с детьми на сегодня отослал к родственникам, чтобы не мелькали рядом. Он очень просил привести тебя. Прости, но я много рассказывал…

— Прощаю! Значит, такие серьёзные последствия ранения? Светлые промежутки чередуются с приступами? Развивается светобоязнь? Как это по-научному? Менингеальный синдром, кажется.

— Да, так и есть. Гая не хотели к работе допускать, но он же упрямый невероятно. Отрицает сам факт своей несостоятельности. А приступ случился из-за Нонки, младшей дочки. Она забралась в пустой холодильник, закрылась там и едва не задохнулась. Год и три месяца ребёнку — что с него возьмёшь? Ладно, разревелась со страху, и Вира услыхала…

— Не заболела после холодильника-то?

— Да нет, отпоили липовым цветом. Сейчас скачет, как кузнечик. А Прохор никак в себя прийти не может. Он ведь с ребёнком сидел и не уследил. Его срочно вызвали тогда к телефону. Как раз по поводу дела, которое и тебя касается. Пошли!

Вслед за Всеволодом я вошёл в комнату, которая напоминала багровеющую пещерку.

— Можно к вам? Извините, давно с другом не виделись, заговорились.

— Проходите! — послышался из пещерки низкий, поставленный голос.

Да, правильно, ведь Прохор Гай пел в университетской самодеятельности.

— Прибавить света? Как бы вы с непривычки мимо кресла не сели…

— Вот сюда пожалуйте! — Севыч, взяв меня за локти, усадил на что-то низкое и жёсткое. — Прохор, дай света побольше. Для знакомства хотя бы.

— Минуту. — В пещерке кто-то зашевелился.

Судя по всему, Прохор Гай сидел на чём-то низком или прямо на полу. Красный стал ярче, и я оценил размеры комнаты. Здесь было от силы четырнадцать квадратов. Ночник на тумбочке рдел, как раскалённый уголь. Покрывало на низкой тахте тоже было чёрно-красным, в диковинных цветах.

Хозяин оказался невысоким раскосым брюнетом с холёными усами. Их концы печально опускались почти до подбородка. Выглядел Гай лет на десять моложе своего истинного возраста. В волосах и усах ни единой сединки, кожа гладкая, руки маленькие, почти женские. Прохор — наполовину японец, а они выглядят очень молодо. Кроме того, темнота и красная подсветка скрывают дефекты — если они есть.

Прохор Прохорович являл собой смесь вопиющих противоречий. Миниатюрная фигурка — и рокочущий бас. Подполковничьи погоны, славное боевое прошлое — и циновки на полу, гитара на стене. Дорогой, престижный телевизор «Мицубиси» с автоповоротом — и жалкий, сплетённый из тряпок коврик под ним. Особенно заинтересовал меня самурайский меч на стене, под которым стоял радиотелефон «Нокиа». В квартире Гая разные эпохи и стили свободно соседствовали друг с другом. И, конечно, везде расставлены сухие икебаны.