Инна Тронина - Отторжение

Сегодня утром я повернул камни на своём перстне так, что сверху оказались сапфиры. Это был сигнал окружающим о том, что шеф в дурном настроении. В моей фирме теперь каждый знал, что первым делом нужно смотреть на перстень. Я его и заказал специально — чтобы никто из сотрудников ненароком не попал под горячую руку. А, следовательно, не остался обиженным.

Встать не с той ноги может каждый — здесь нет греха. Да и на дню настроение может не один раз смениться. Я, как только перестаю ненавидеть весь белый свет, сразу перевожу наверх рубины. И тогда — милости просим! Я прохожу мимо секретарши Светланы Ружецкой, словно невзначай демонстрируя ей перстень. А она, в свою очередь, даёт отбой остальным. И в агентстве тут же начинается нормальная жизнь.

Это значит, что можно шуметь, разговаривать, хохотать, кататься по офису на креслах, пить кофе и даже пиво. А если есть в чём нужда, можно идти к шефу с просьбой. В «рубиновом» настроении он никому не опасен. Более того, приветлив и дружелюбен. Бывало даже, что сотрудники получали автомобиль в кредит, за счёт фирмы. Но для этого нужно было иметь давние и неоспоримые заслуги.

Дождливым сентябрьским утром я ехал с Фонтанки в Лахтинский разлив — на службу. Вокруг стоял серый туман, воняло выхлопами — даже на взморье. Руки болели так, что хотелось отломить их и выбросить. В черепе от такой погоды тоже было дымно. Раздражало всё, даже вымершая площадь у станции метро «Чёрная речка». Листва, ещё по-летнему зелёная, блестела от дождя. Тихие сонные «сталинки» образовывали длинное ущелье улицы Савушкина. Меня начало клониться в сон, несмотря на две чашки кофе, выпитые дома за завтраком.

Теперь на службу меня возил Аркадий Калинин — дорогой друг и верный соратник. Три года назад он был тяжело ранен, и теперь мог работать только водилой. Аркаша не прошёл милицейскую комиссию, из-за чего очень загрустил и едва не запил. Пулю в спину он получил на Ланском шоссе именно по моей милости, когда сопровождал на «стрелку» с бандитами.

По счастью, Аркашка тогда выжил. И я тоже выкрутился из страшненькой ситуации, а потому смог предложить другу место в своей фирме. Более того, я предоставил ему возможность в рассрочку, за полцены, приобрести отличный «бумер». Тогда, по дороге на Ланское шоссе, я в шутку пообещал подарить Калинину свою «пятёру», когда куплю новую машину. И надо же — сбылось! Только не подержанную «Ладу» вручил ему на день рождения, а новую сверкающую иномарку…

Вот и Аркадий сник, молчал всю дорогу. Не знаю уж, что у него там произошло. Может, с женой поругался, и или просто нездоровится. Сегодня пятое сентября, а похоже на глубокую осень. Такие люди, как мы, много раз раненые и заштопанные, да ещё и контуженные, очень плохо на это всё реагируем.

Когда наш джип «Чероки» проезжал мимо поворота на улицу Оскаленко, Калинин буркнул себе под нос:

— Когда гаишников сегодня ждёшь?

— В одиннадцать.

Сейчас мне особенно не хотелось жить. Я мысленно посетовал на то, что ни один бандит не добил меня до конца. Лежал бы сейчас на Серафимовском кладбище, рядом с женой Ленкой. Там сейчас тихо, пустынно. Пахнет травой и землёй. Кругом надгробья, кресты, венки, еловый лапник. И вечный покой. Спи себе рядом с Еленой, как когда-то в постели. Палая листва под головой, а травушка щёки гладит. Ни клиентов, ни бандитов, ни гаишников. А ведь последние вполне могут зарубить мой бизнес, лишить доходов и любимого дела. И, кстати, сами же во всём виноваты.

Шелестят деревья, вороны каркают, дождик шуршит. Изредка громыхнёт электричка по одноколейке, и снова — ватная тишина. Навстречу простучал колёсами трамвай номер тридцать семь. Оба вагона почти пустые; в каждом по пять-семь человек. Там тоже стёкла обильно «плачут», как и у нас. Ну и тоска — ни вдохнуть, ни выдохнуть…

— Чем кончится, интересно? Смогут гаишники нагадить?

Аркадий, хоть и видел мой перстень, не удержался.

— Не знаю. Постараюсь договориться с ними.

Калинин скрипнул своей шофёрской кожанкой — чёрной, с сизым отливом. Она от прадеда перешла по наследству. Настоящий раритет, не какая-нибудь декоративная. Грубовато скроенная и небрежно сшитая, а стоит дорого. Только Аркадий ни за что с иней не расстанется — это семейная реликвия.

Новый трамвай — синяя «двойка» с рекламой мороженого «Валио» — был настигнут нами и без труда оставлен позади. Калинин покосился на мой перстень и умолк. Он знал мою вспыльчивость и отходчивость, а потому решил подождать до лучших времён. Я чувствовал себя двоечником, которого вызывают к завучу, а то и к директору школы. И если моя мать, царствие ей небесное, подписывала все замечания не глядя, то теперь я могу огрести по полной. И огребу, скорее всего, потому что у этих гаишников имеются связи где-то наверху.

Всю жизнь надо мной довлеет начальство. Старшие чины на таможне и в милиции. Режиссёры и постановщики трюков — на съёмках. Разрешительный отдел МВД, налоговые инспектора, государственная власть… И ни разу я не сумел доказать свою правоту, хоть и старался. Мог только уйти на другое место, и там лучше не становилось. И сейчас тоже…

Богат я, а что толку? Теперь отвечаю не только за себя, но за штат сотрудников. Если прикроют лавочку, все останутся без работы. И винить будут меня — не гаишников. Как тоскую я по пьянящей, яркой и залихватской бедности прежних лет, когда был свободен и смел. Я и сейчас не трус, но вынужден юлить и договариваться. Положение обязывает считаться с общепринятыми правилами, что для меня — хуже смерти.

Дождь припустил сильнее. Заблестел асфальт, к которому уже прилипли жёлтые листья. Я хотел напомнить Калинину о том, что пора включить дальние фары, но он сделал всё сам. Стало совсем темно — не то утро на дворе, не то вечер. Сначала проскочили какое-то длинное — на весь квартал — здание в два этажа. Поставить его на попа — получится небоскрёб. А так — только место занимает. Дальше мелькнул поворот на ЦПКиО, к буддийскому храму. Справа, перед зданием районной администрации, торчала уродливая, облезлая лиственница. Я в очередной раз удивился, почему её до сих пор не спилили. Она росла тут и во времена моего детства — когда мы ездили в парк кататься на коньках.

Тогда я был другим. На что-то в жизни надеялся. Набежала тучка — и уплывёт; вновь засияет солнце. А теперь еду в тумане, который, похоже, никогда не рассеется. Вспоминал трамвай «двойку» тех лет — с синим и красным огнями, как мой перстень. А потом — разноцветные гроздья лампочек над катком. Как всё было просто, ясно, легко. Жили скромно, но не тяготились этим. Думали, что счастье обязательно придёт к нам. А оказалось, что из всей нашей тогдашней компании в живых остался один я. А им было бы сейчас не больше тридцати семи. Как на войне побывали…