Иван Аврамов - Алиби от Мари Саверни

— Носи теплые сапоги! А то щеголяешь в своих любимых туфельках!

— Они на овчинке, — возразил Андрей Феликсович.

— Но на тонкой подошве! Хороши, когда на дворе несколько градусов тепла. А тут мороз!

Владислав подошел к окну: деревья, еще не расставшиеся с утренним инеем, выглядели суперкрасиво — как узоры на вышиванке «белым по белому», их он запомнил еще со своего украинского детства, и асфальт тоже белый от снега, и даже голуби, которые зябко ерошили перья и выискивали что-то в снегу, как на подбор, белые.

Вовсю светило солнце, все сверкало, переливалось, и если от этого блеска перехватывало сердце здесь, в городе, с его нагромождением домов, то что можно было бы испытывать где-нибудь в лесу или на загородной даче? Владиславу остро захотелось на улицу, на воздух, пройтись несколько кварталов пешком до своей картинной галереи. Приятное, спокойное течение мыслей, навеянных красотой зимнего дня, прервали слова отца:

— Расскажи-ка мне еще раз, как прошла твоя встреча с Медовниковым.

— Но зачем? — с некоторым раздражением сказал Владислав. — Добавить мне абсолютно нечего.

— Затем! — с еще большим раздражением произнес Андрей Феликсович. — Затем, что ты видел человека незадолго до его смерти. Неужели тебе ничего не бросилось в глаза? Тимофей Севастьянович был совершенно спокоен, его не покидало душевное равновесие?

— Представь себе — да! — резко ответил Владислав. — Он, повторяю, был радушен, слегка взволнован — приятно, радостно взволнован тем, что его посетил сын старого друга, коллеги, он расспрашивал о тебе, о твоих успехах в изучении старого Кракова, интересовался нашим бытом, материальным положением — хватает ли нам денег на житье-бытье, участливо выяснял, как ты обходишься без мамы. Ну что еще сказать? Тимофей Севастьянович накрыл импровизированный столик — колбаса, сыр, паштет, бутерброды с красной икрой, тарелочка с семгой, угостил меня рюмкой водки. Посидели, попили чайку… Я, конечно, передал ему твои презенты…

Андрей Феликсович передал приятелю бутылку «Belvedere», одну из лучших польских водок из категории суперпремиум, достаточно дорогую — от 20 долларов и выше, набор открыток старого Кракова, куколки поляка и польки в национальных костюмах.

— Папа, поверь, ничто меня не насторожило, не встревожило, не зацепило… Передо мной был человек, у которого на душе было хорошо и покойно. Даже обладая сильно развитым воображением, я ни за что бы не предположил, что Тимофею Севастьяновичу осталось жить два дня…

— Ты один пришел к Медовникова? Или…

— Что — или? — недовольно спросил Владислав, чувствуя, как в нем нарастает неприязнь к отцу — прямо-таки не родитель, а следователь.

— Или с кем-то? — уточнил Андрей Феликсович.

Владислав тяжело вздохнул — как ученик, который никак не возьмет в толк, чего от него добивается назойливый препод, и отстраненно замолчал.

— Ты не хочешь мне ответить? — бесстрастно, каким-то потухшим голосом не то спросил, не то подтвердил Андрей Феликсович.

— Один! Один! — зло, на высокой ноте теперь уже крайнего раздражения выкрикнул Владислав. — Кого я мог взять с собой в этом давно уже для меня чужом городе? Папа, извини, но мне нужно в галерею!

— Ты тоже прости меня, сынок, — печально произнес Андрей Феликсович. — Как я понимаю, Тимофея убили лишь из-за одного…

С Владиславом Круликовским, который имел честь почтить Киев своим присутствием, вырисовывалась следующая картина. Никуда из столицы он не выезжал, местом проживания избрал гостиницу «Лесной олень», что располагалась в Дарнице. Ни горничных, ни портье ничем особым не впечатлил — привлекательный воспитанный постоялец, никого в номер не приводил, пьяным замечен не был, ну, может, пару раз пришел подшофе. Всегда ли ночевал в гостинице? Пожалуй, да, хотя это можно подвергнуть сомнению — что стоит жильцу взять вечером ключ от номера, а ближе к ночи укатить вместе с ним в неизвестном направлении? Весьма проблематичным оказалось установить, с кем общался Круликовский по профессиональной, так сказать, линии, но ищущий — да обрящет. Обзвонили всех владельцев картинных галерей, и четверо из них рассказали, с кем из киевских художников должен был встретиться Владислав. Как те потом подтвердили, он действительно вел с ними переговоры о том, чтобы выставить их полотна у себя в «XXI веке».

Это было все, что удалось накопать.

— Маловато, маловато у нас муки, чтобы испечь блин, — пробормотал Олег Лободко, который, если честно, питал большие надежды, что наконец-то следствие, как старатель, увидит на дне лотка золотые крупицы.

Оставалось одно: отправить запрос о помощи польским коллегам. Пусть они тихонько наведут справки об этом самом Владиславе Круликовском, не водятся ли за ним какие-либо грешки, не замешан ли он в чем-нибудь вызывающем подозрения. Надо отдать должное: поляки сработали оперативно — уже через две недели, сразу же после православного Рождества Лободко получил все, что удалось наскрести коллегам из Кракова. Ничего, в общем-то, интригующего — в криминале не замечен, административных правонарушений не совершал. Владеет картинной галереей, которая большого дохода не приносит. Холост, живет с отцом. В некотором роде легкомыслен, что проявляется в множестве случайных связей с женщинами. Не прочь выпить, но, в общем-то, в меру. Ведет, если разобраться, богемный образ жизни.

Первую страничку Лободко читал с выражением явного разочарования на лице, зато несколько строчек на второй странице заставили его чуть ли не подпрыгнуть на стуле: в прошлом году, сообщали поляки, Владислав Круликовский совершил две поездки за рубеж: в конце октября в Чехию, в декабре — в Украину. В Чехию! В конце октября! В том самом месяце, когда Прагу посетил Стас Никольский! Интересно, как это выглядит по дням? Если даты совпадут, появятся твердые основания предполагать, что у следствия есть верный шанс продвинуться вперед. Придется еще раз обратиться за помощью к чешским коллегам.

— Подготовь, пожалуйста, запрос в Прагу — относительно Владислава Круликовского, — попросил старшего лейтенанта Солода Лободко. — Примерно такой же, какой отправляли по Никольскому.

Ответ из Праги нанес и по Лободко, и по Солоду ошеломляющий точечный удар: Владислав, пребывая там, жил в отеле «Рубикон», в 308-ом, браво, педантичные чехи, номере! Никольский, получается, размещался рядом — в 307-ом! Чего-чего, а остерегаться нелепых, диких случайностей, которых так не любят сыщики, теперь не приходилось.

Оставалось одно: оформлять командировку в Краков, чтобы там, на месте, выяснить, каким образом пересеклись жизненные траектории Стаса Никольского, Владислава Круликовского и Тимофея Севастьяновича Медовникова.