Андрей Анисимов - Призрак с Вороньего холма. Дружба бандита

— Нормальный ты мужик, Гена. В бога веришь. Не надо бы людей убивать. Тяжелый это грех. Отпуская его, сам на душу грех беру. — Наставлял изрядно охмелевший батюшка бандита на путь истинный.

— На себя посмотри. Я хоть каюсь. А ты?

— А что я?

— Богу служишь, а водку пьешь — раз. Табак куришь — два. Я тебе Машку Саратову присылал, не отказался — три.

— Сравнил, Кащеюшка… Да, я при сане. Служу господу нашему, как могу. А Машка девка хорошая и в Бога верит. Вон ты ее грибочком закусываешь. А грешу, так с меня и спросится больше. Кстати, дай сигареточку.

Кащеев протянул ему пачку и наполнил рюмки:

— Вот ты говоришь, бандит я. Мол, грешно людей убивать. Согласен, грешно. Но я же не от хорошей жизни? Оставь я Мамона в живых, он бы сам меня шлепнул. Выходит, защита. А кооператора я не хотел. Мои придурки перестарались. Потом, он исчез. А ты меня ругаешь? Не стал бы я конкурентов давить, на какие шиши церковь твою построил? Опять же по пятьсот в месяц тебе на харчишки. Где брать?

Они чокнулись, и выпили до дна. Отец Василий закусил грибочком, тяжело вздохнул и пожаловался:

— На твои пятьсот особо не разгуляешься. Иконку богомазу заказать не на что…

— С прихожан бери. А иконки, кликни, тебе бабки нанесут. Можешь еще и торгануть.

— С прихожан не очень-то здесь возьмешь. Народ сюда не ходит, тебя побаивается. А ликом торговать, — батюшка перекрестился, — типун тебе на язык. Нет, милый Кащеюшка, табачок и вино хоть и грех, да не очень большой. Вино и Христос пил. А лик — святое.

Кащеев снова наполнил рюмки:

— Что же в нем святого? Сам рассказывал — ты пока живописцем был, писал лики, как халтуру.

— Дурак ты, Кащеюшка. Живописец и батюшка — разница большая. Я от мирского отрекся. А насчет святости лика, я тебе так скажу: Какой бы забулдыга не писал святой образ, сам Господь его рукой водит. Оттого что лик есть отсвет Божий. Понял?

— Еще раз дураком назовешь, пришью. Не погляжу, что батюшка. Вас в Москве много. Другой приедет. Я попа держу, чтобы быстро грехи отпускал, а не лаялся на меня, как сапожник…

— Не обижайся, Гена. Я к слову. Во те крест. — И отец Василий снял с себя золотой крестик, поцеловал его и одел обратно.

Голенев ночевать у друга детства категорически отказался. Стеснять семью он не хотел, да и рано ложиться спать тоже. Он снял себе номер в единственной гостинице города с лирическим названием «Глухарь». В мрачном холле висели картины, изображающие сталеваров в отсветах огненной стали, и пахло эпохой брежневского застоя. Приезжий потребовал самый дорогой апартамент, заполнил анкету, где в графе «пол» вывел слово «мужской», оплатил номер за сутки и получил ключ. Номер назывался люксом, имел спальню с примятой тахтой и испорченным телевизором, кабинет с телефоном, холодильник сомнительной чистоты, душ и туалет. Вода из кранов текла ржавая, но Олег попробовал оставить кран открытым, и она постепенно просветлела. Он ополоснулся и спустился в ресторан. В зале гуляла лишь одна компания, состоящая полностью из женщин. Прелестницы громко смеялись, требовали музыки и танцевали друг с дружкой.

Официант Сидоркин Голенева пока не знал. Сделав вывод по китайской куртке и отсутствию апломба, что перед ним клиент умеренного достатка, швырнул Олегу меню и поспешил к дамам. Голенев никуда не торопился и, проглядев набор блюд, терпеливо дожидался внимания холуя. Когда же Сидоркин принял заказ, его отношение к гостю круто изменилось. Он моментально приволок из буфета икру и свежие овощи, наполняя рюмку, склонился куда ниже, чем требовала процедура, а пренебрежительно оттопыренную губу сменил на лакейскую улыбочку. Теперь уже гуляющие нимфы с нетерпением дожидались его благосклонности.

Одна из них, с богатырскими формами, с интересом поглядывала на одинокого молодого мужчину, явно не похожего на местных алкашей. Дождавшись очередной громкой жалобной песни Пугачевой, она решительно поднялась и направилась к его столу.

— Как поется в песне, пригласите даму танцевать, молодой человек. Меня сегодня угораздило родиться, а что за рождение без мужика…

Олег с любопытством оглядел именинницу, вежливо поднялся и повел ее на свободную площадку в центре зала. Остальные красавицы тут же смолкли и с откровенной завистью наблюдали за их танцем. Голенев чувствовал объемные прелести своей партнерши и старался не попасть носком ботинка под ее каблук.

— Ты приезжий? — Ее горячий шепот возле его уха выдавал давнюю тоску по интимной близости с представителем противоположного пола.

— Нет, я местный, но много лет не был в городе.

— Чего один сидишь, бабы не нашлось для такого молодца?

— Не искал пока.

— Найди меня. Я такая бедовая…

— По-моему, это ты меня нашла…

Она громко засмеялась и прижала к нему свою богатырскую грудь:

— Да, я находчивая.

— Пошли.

— Куда?

— Ко мне в номер.

Она остановилась, вскинув бровь:

— Прямо так сразу?

— А чего тянуть?

— Неудобно как-то перед бабами…

— Переживут. Ты же сегодня именинница. Тебе все можно. — Он взял ее за руку и, подмигнув Сидоркину, вывел из ресторана. В номере бойкость ей изменила:

— К нам никто не придет?

— Не придет. Раздевайся. — Олег уселся на кровать и откинул одеяло. Она продолжала стесняться.

— Тебе помочь?

— Ладно, я сама. А ты всегда так сразу?

— Времени мало. Тебя ждут, да и я еще не закончил ужин.

Она задрала платье, пытаясь стянуть его через голову, и запуталась. Голенев подошел к ней, подвел к тахте, пихнул на видавшее виды ложе, сдернул огромные розовые трусы, поставил ее на колени и принялся за дело. Наконец, ей удалось избавиться от платья. Он, не прекращая любовной работы, расстегнул сложную систему крюков и застежек. Розовый, в цвет трусов, бюстгальтер плавно спланировал на постель, освободив огромные покачивающиеся в такт его напора груди.

— Ну и здорова ты, баба! — Не то с восхищением, не то с удивлением заметил случайный любовник.

— Да, я большая. — Прошептала именинница.

— Помолчи. Ты когда молчишь, лучше.

В ресторане их возвращение было встречено громким восторженным визгом. Она, раскрасневшаяся и довольная, вернулась к подругам, а он уселся за свой столик. Сидоркин успел сменить приборы и тут же принес жареную на вертеле осетрину.

— Они с тобой расплатились? — Спросил Олег у официанта, и кивнул на притихших дам.

— Нет. Они же еще гуляют.

— Счет принесешь мне. — Приказал Голенев.

— За всех? — Переспросил Сидоркин.

— Ты чего, не понял?

— Понял, но вы зря. Зинка баба не бедная, а такой парень как вы ей и не снился…

— Так она еще и Зинка! — Усмехнулся Голенев. Познакомиться они не успели. — Делай, что тебе говорят.