Татьяна Степанова - Флердоранж — аромат траура

Всадник ленивым шагом пересекал березовую рощу.

Катя видела гнедой конский бок, сильную ногу в стремени. Всадник мерно покачивался в седле. Он ехал, бросив поводья, сидел на лошади крепко и прямо. Катя еще прибавила резкости, вглядываясь d его лицо, и… внезапно почувствовала, как сердце ее уколола остренькая ледяная иголочка.

Лицо всадника, приближенное мощным биноклем, было одновременно знакомым и чужим.

Послышался громкий быстрый топот. Катя перевела бинокль вправо — наперерез всаднику в березовую рощу галопом мчалась всадница. Конь под ней был изумительной красоты — серый в яблоках, горячий, резвый. Всадница управляла им решительно и умело. Конь легко перепрыгнул на полном скаку встреченную на пути корягу. На всаднице были белые брюки и белая, рубашка с длинными рукавами. Катя вздернула бинокль выше, ожидая увидеть… В памяти всплыли недавние слова Трубникова о Полине Чибисовой: Она в седле-то крепко держится. И с конем умеет обращаться.

Но бинокль поймал рыжий сполох — волосы всадницы, свободно распущенные по плевам, цветом своим напоминали лисий мех. Катя узнала Елизавету Кустанаеву. Она остановила коня, соскочила с седла и, подбежав, припала всем телом к гнедому конскому боку, к ноге всадника. Тот наклонился и…

Катя опустила бинокль — какой страстный жадный поцелуй! Когда она снова поднесла бинокль к глазам, они все еще целовались. Только уже он спешился. Его руки крепко обнимали тело льнущей к нему секретарши Чибисова. Он теснил ее к старой березе. В бинокль было видно, как Кустанаева обнимает его, смеется, что-то шепча на ухо. И вот ее белая рубашка словно сама собой, растеряв все застежки, соскользнула с плеч, обнажая тело, упала в траву. Катя почувствовала, как кровь приливает к ее щекам. В этой упавшей на землю белой ткани было что-то знакомое, тревожное, жуткое… Всадник легко вскинул Кустанаеву на руки. Она обвила его шею руками. Толстый березовый ствол скрыл любовников. Брошенные на произвол судьбы кони мирно паслись, фыркая, позвякивая стременами.

Катя опустила бинокль. Было уже почти совсем темно. За рекой протяжно и надрывно прокричала какая-то птица. Захлопала крыльями, взлетая. Звук этот разорвал тишину, как выстрел. Катя с размаху прикончила комара у себя на голой икре. Потом кое-как натянула джинсы — не возвращаться же к Брусникиной без штанов. Быстро пошла прочь от березовой рощи к дому. Пару раз она останавливалась, прислушивалась. Мысли ее были всецело заняты тем, что она видела. Да, она узнала спутника Кустанаевой. Узнала сразу, как только его лицо выхватил из сумрачной мглы цейссовский бинокль. Об этом человеке Катя слышала и читала много всего разного. Это был не кто иной, как Александр Павловский. И у него этой ночью было любовное свидание с секретаршей и сожительницей Чибисова Елизаветой Кустанаевой.

Катя шла быстро, вся захваченная сделанным открытием и пока еще смутными перспективами, которые это открытие сулило, как вдруг…

Это было очень странное ощущение… Описать его было очень трудно — словно незримый колючий камешек, брошенный чьей-то невидимой рукой, ударил вам между лопаток.

Катя круто обернулась. Кругом было темно и тихо. Совсем рядом начинался забор участка Брусникиной. Среди густой листвы яблоневого сада ярко светились окна дома. Но все это Катя увидела словно бы боковым зрением — взгляд ее был прикован к другим огням.

Метрах в пятидесяти от дачной дороги в густых прибрежных зарослях Катя отчетливо различала их во тьме — эти огни. Их было два. Они были бледно-зеленого цвета. Если бы они горели, мерцали, становясь то тусклее, то ярче, наливаясь то настороженным ожиданием, то бешеной злобой, где-то внизу, в траве, Катя решила бы, что наткнулась в ночи на дикую кошку, охотившуюся на кротов и полевок.

Но огни, или глаза, или странные болотные светляки мерцали в кустах слишком высоко — примерно на уровне среднего человеческого роста. Замерев от неожиданности, Катя стояла не в силах пошевелиться.

— Кто там, Катя, это вы? — послышался сзади голос Брусникиной. Заскрипела отворяемая калитка. — Как вы долго… Я уж думала, вы в темноте заблудились. Хотела искать идти.

Зеленые огни дернулись, мигнули, словно пытаясь скрыться в гуще зарослей, и внезапно пропали. Словно их задуло ветром, которого не было. Или кто-то невидимый плотно прикрыл свои сморщенные уродливые веки, пытаясь спрятать за ними то, что не предназначалось видеть двоим.

Едва часы в гостиной дома Чибисовых пробили шесть раз, дверь в спальню с грохотом распахнулась, явив на пороге Михаила Петровича, облаченного в строгий черный костюм, белую рубашку и траурный галстук. Лиса Кустанаева, нервно пробудившаяся с первым ударом часов, молча и выжидательно следила за Михаилом Петровичем из-под длинных полуопущенных ресниц. Лисе смертельно хотелось спать. Ведь она легла, точнее, упала в кровать всего час назад.

— Что происходит в моем доме? — спросил Чибисов.

Лиса мгновенно оценила шкалу его интонации — вопрос был не угрожающим, а скорее растерянным. Значит, все было в полном порядке. Чибисов ровным счетом ничего не знал и ни о чем не догадывался. Лиса незаметным движением спустила с себя шелковую простыню ровно настолько, насколько это было нужно, чтобы Чибисов еще с порога мог узреть ее загорелое бедро.

— Мишуля, ты приехал? — пробормотала она нежно и сонно. — aк рано… А я думала, ты только к завтраку будешь…

— Что у нас творится? Почему ты здесь и так спокойно спишь, а Полина — там? — звенящим шепотом просипел Чибисов.

— Где? совсем нежно и совсем сонно спросила Лиса.

— Там; — голос Чибисова совсем осип. — За воротами на улице… Я ее еще с дороги увидел — глазам не поверил. Из машины выскочил: доча, ты что, куда собралась? А она просто мне так, безучастно: воздухом хочу подышать, папка. Дома у нас такая духота.

— А сейчас и правда на реке хорошо, свежо, — сонно подтвердила Лиса, притворяясь, что теряет нить разговора.

— Лиза, ты что? — крикнул Чибисов, наклоняясь к ней и тормоша ее за голое плечо. — Вы что, тут все белены, что ли, объелись? Где Клава? Где медсестра? Вы что? Как вы смели выпустить ее из дома одну?!

Лиса резко приподнялась на подушках. Сна как не бывало. Шелковая простыня свесилась почти до пола.

— А что ты на меня-то орешь? — огрызнулась она. — И что тебе, интересно, не нравится? Она вышла утром из дома пройтись! Она сделала это одна, без нашего конвоя — ну и что? Что в этом такого ужасного? Когда-нибудь она должна была выйти из этой своей затхлой комнаты на свет? А? Или ты думал, что она весь век свой будет сидеть у тебя взаперти, в башне, как царевна Несмеяна? Что тебя тревожит — что она наконец-то пришла в себя? Опомнилась?