Ярослав Зуев - Месть. Все включено

– Ты задолбал, Бинт! Я фраера и после трех флаконов порву. Голыми руками на английский флаг!

– Тебе, Бинт, не наливать? – со своей стороны нависал Бутерброд. – Обломился, да? Так и скажи!

– Наливай, – смирился с неизбежным Забинтованный, и они расправились со второй бутылкой еще быстрее, чем с первой. Филимонов удовлетворенно крякнул.

– Теперь бы телку, для полной картины, – вздохнул Бутерброд.

– Не вижу препятствий. – Шрам ткнул тлеющим концом сигареты в направлении бунгало. – Телка уже есть. Тепленькая.

– Пацаны, – робко начал Забинтованный, – если вы насчет Милы намекаете…

– А ты думал, насчет мента? – спросил Бутерброд и заржал.

– Бинт от ментов прется, – доверительно сообщил Филимонов. Забинтованный привстал со ступенек. Он тоже опьянел, но еще соображал:

– Совсем охренели, да? Леня сказал – бабу не трогать…

– Так и сказал? – с пьяной бравадой переспросил Бутерброд.

– Леня яйца оторвет, – предупредил Бинт. – Без базара. Легко.

– Не бзди, – Шрам широко улыбнулся. – Мы по быстрому. По разику.

– Не надо этого делать.

– Да ей самой в кайф, – важно изрек Бутерброд.

– Ага, – согласился Шрам. – Хочет, аж колотит. Не сомневайся.

– Леня…

– Отвянь, сука, запарил!

Филя поднялся на ноги. Бутерброд следом за ним.

– Бинт, – пошатываясь спросил Бутерброд, – ты нас уважаешь или нет? Я, конкретно не врубаюсь?

– Нет, реально, Бинт, я чего-то ответа не слышу, – добавил Шрам. Его стеклянные глаза горели неприкрытой угрозой. Забинтованный нутром ощутил, что отрицательный ответ повлечет побои. И уклончивый, пожалуй, тоже.

– Уважаю, – сказал он, глядя в колени собутыльникам.

– Отвечаешь?

– Вы ж меня знаете.

– Тогда пошли, кинем пару палок.

Забинтованный встал, переводя дух. Женщину ему было жалко. Но, не настолько, чтобы нарываться на драку. Тем более что Филимонов мог вполне и убить.

– Только я сперва бутылки приберу.

– Потом приберешь.

– Потом забуду, а Леня голову намылит.

– Ну и хрен с тобой, – сказал Шрам, и они с Бутербродом нетвердой походкой двинули в бунгало.

Лейтенант Любчик слышал каждое слово. Бандиты разговаривали на крыльце и их пьяные голоса без труда проникали через фанерную стену. «Бедная баба», – думал Любчик, позабыв, как клял ее в душе последними словами за то, что заманила в западню. Правда, наверное, не по своей воле. Потом он почувствовал на себе взгляд, вскинул голову, и обнаружил, что она стоит в дверном проеме, со связанными руками и ногами напоминая ожившую мумию. Их скрутили одинаковым скотчем, только ему и в голову не пришло вставать. Какое-то время мужчина и женщина молча смотрели друг другу в глаза.

– Да ей самой в кайф, – долетело из-за двери.

– Держитесь, – одними губами прошептал лейтенант, понимая, как это глупо звучит. Но, Мила собиралась не просто держаться, она решила действовать.

«Или сейчас, или никогда, – сказала себе она. – Потом будет поздно».

Когда Витряков и Бонифацкий укатили, Милу связали и оставили на кровати. Она лежала тихо, как мышка, моля Бога, чтобы Шрам о ней забыл. Хотя бы, до возвращения Бонифацкого. «Господи, – думала госпожа Кларчук, – Кто бы мог подумать, что придется Бонифацкого, как Спасителя дожидаться? Кто бы мог подумать».

Какое-то время бандиты действительно не вспоминали о Миле, занятые нардами и водкой. Однако пьянка быстро набирала обороты, голоса становились все громче, водка побежала по сосудам, парней, как водится, потянуло на подвиги. Вскоре сделалось очевидным, что к приезду Боника все уже случится. Ее или изнасилуют, или убьют . «И, даже если я выживу, – думала Мила с отчаянием, – чего будет стоить его защита после того, как они возьмут киллера? Много она сейчас стоит?» Мила не забыла, как Боник отвернулся, когда Витряков приказывал ее связать. Разве это можно забыть?

Тогда она решила рискнуть. Встать было нелегко, но Мила сделала это, рывок, и она на ногах. Ступать пришлось совсем мелкими шажками. Миле даже пришла в голову аналогия с балериной, не совсем точная, ведь балерины, если и семенят, то на носках. Ее же способ передвижения больше напоминал кантование. Вроде того, что применялся древними обитателями острова Пасхи при установке многотонных изваяний. Если, конечно, верить исследователям.

Любчик вздрогнул от неожиданности при ее появлении. «Ты сейчас споткнешься и растянешься на полу, после чего нас обоих станут бить», – было написано на его лице. «Черта с два, придурок». – Закусив губу, и больше не обращая на него внимания, Мила засеменила к столу. Лейтенант в недоумении поднял брови, пока не сообразил, что к чему, разглядев большой перочинный швейцарский нож, забытый кем-то из бандитов на столешнице. Едва Любчик смекнул, что у нее на уме, непонимание на его лице уступило место панике.

– Ох, не надо, женщина! – заохал Любчик, позабыв об элементарной осторожности. – Слышите, чего говорю?!

Проигнорировав подаваемые лейтенантом звуки, Мила согнулась пополам, и принялась носом пододвигать нож к краю столешницы. Был момент, она чуть не потеряла равновесие, заставив Любчика умыться холодным потом. Отсчет времени пошел на секунды. Бандиты топтались под дверью.

– Ты нас уважаешь или нет? – спросил Бутерброд. Тон вопроса исключал отрицательный ответ.

«Ну, скажи же нет!» — взмолилась Мила Сергеевна, обостренным чутьем загнанного в западню зверя уловив, что слово «нет» повлечет драку, а, возможно, и смертоубийство.

«Ну же, пьяные ублюдки! Порвите друг другу глотки!»

Невидимый оппонент не поднял перчатку, очевидно, почувствовав примерно то же, что и Мила.

– Уважаю, – сказал он.

– Тогда пошли, кинем пару палок.

Нож соскользнул с края и полетел на пол. Любчик ахнул, зажмурившись. Мгновение, показавшееся Миле Сергеевне вечностью, она наблюдала за его полетом, словно была оператором бомбардировщика союзников, а он бомбой, предназначенной немецкому городу. Затем нож угодил в ногу, мужественно подставленную Милой, срикошетил, и практически беззвучно очутился на полу, на полпути между Милой и Любчиком.

– Дальше что? – капельки пота выступили на лбу Любчика, ожидавшего, что Милу вот-вот застукают, и предприятие завершится трагедией для обоих. Части его сознания (той, что не была затуманена страхом), представились девчонки из детства, летом рисовавшие мелками классики, чтобы скакать потом до упаду. Иллюзия была скоротечной и исчезла даже быстрее, чем появилась.

– Что ты творишь? – застонал Любчик и незамедлительно получил ответ. Мила на ходу поддела нож носком кроссовки и тот, будто хоккейная шайба, влетел в пространство между Вардюком и Любчиком.