Исхак Машбаш - Оплаканных не ждут

Внезапно приоткрылась дверца кабины. Из нее показалась голова штурмана. Прищурясь, он посмотрел на спящего Сергея, потом перевел взгляд на Тагира, и, приподняв палец, сказал по-русски с сильным акцентом:

— Еще час, — он постучал пальцем по руке. — А потом давай… Ищем ветра.

И снова исчез.

Тагир усмехнулся. Час! Значит, половину оставшегося времени сбросили. Но и так не слишком ли затягивается эта игра на нервах? Но «ищем ветра»! Это, кажется, все объясняло. Они не рискуют все-таки пересечь границу. Боятся. Значит, хотят выйти на участок с благоприятным направлением ветра. При большой высоте, на которой они все время шли, ветер вполне может вынести их за линию границы. Но пересечь границу они все-таки боятся. Даже на такой высоте! Эта мысль вдруг принесла ему удовлетворение. Они боятся! Он даже не попытался разобраться, почему это должно быть приятно ему. Почему он должен быть горд этим. Просто ему доставляло удовлетворение ощущать это. Впервые после многих лет полного отсутствия собственной гордости.

Самолет теперь, по-видимому, шел над морем, потому что вот уже минут двадцать, как он не менял своего курса. И Тагир, закрыв глаза, представил себе, над какой точкой он сейчас мог находиться. Наверное, внизу во всю ширь раскинулось море. А где-то справа, за галечными отмелями, вставали крутые, заросшие кустарником берега, а над ними уходили в черноту неба покрытые лесами горы. Много лет назад он, тогда еще совсем молодой парень, где-то там внизу впервые вступил на качающуюся палубу десантного судна. Была ночь, такая темная, как и сейчас, неясно угадывалась за бортом холодная маслянистая вода. С моря дул резкий пронизывающий ветер, и мелкие хлопья снега, прикасаясь к щекам, оставались на них капельками воды. Рядом в ночном тумане неясно темнели портовые сооружения. Батальон поднимался по деревянным трапам почти без единого звука. Только изредка где-то звякал в темноте неплотно пригнанный котелок, нет-нет да и слышалась вполголоса произнесенная команда. Позади оставался знакомый с детства аул, молодая жена с грудным Алкесом на руках. Впереди была темь, холодное море, и за ним берега Керченского полуострова… Но тогда не было времени переживать разлуку. Шла война, и враг стоял в каких-нибудь четырехстах километрах от предгорий. От земли, где сменяли друг друга десятки поколений адыгов.

Высоко над головой вставал неясный приближающийся гул. Это бороздил небо немецкий самолет-разведчик. Хотя пилоты его не могли ничего слышать из того, что происходило внизу, на палубе десантных судов стало совсем тихо. Все молча размещались там, где находили свободное место.

Так начиналось первое в жизни двадцатилетнего Тагира путешествие по морю. Путешествие, которое осталось в его памяти на всю жизнь.

Когда под дощатым настилом палубы глухо застучали машины, Тагир перестал думать о том, что осталось позади. Теперь надо было смотреть вперед. Только вперед. Все учения по высадке на берег не могли, конечно, идти ни в какое сравнение с тем, что ожидало их на плоских песчаных берегах, приближающихся сейчас к ним с каждым оборотом винта. Где-то совсем рядом на палубе или на палубах десятка других разрезавших волны слева и справа десантных судов было немало знакомых адыгов из соседних аулов. С ними Тагир не один раз встречался на свадьбах, на празднествах, а то и просто за дружеским столом. Но искать их сейчас было глупо. Да и навряд ли это ему удалось бы. Уж слишком плотно на темной качающейся палубе сидели люди, прижав к себе оружие.

Стучали моторы, шипела за бортом рассекаемая носом самоходной баржи вода, и бил в лицо холодный морской ветер, неся, как и прежде, острые иглы снежной крупы.

Где-то рядом шли миноносцы и катера боевого охранения. На них изредка вспыхивал сигнальный огонек и мгновенно исчезал.

К берегам подошли перед самым рассветом. Что было потом, Тагир не мог после восстановить в строгом хронологическом порядке. Холодная, обжигающая тело соленая вода, скользкий на морском дне камень и вспыхнувший ослепительными вспышками взрывов и линиями трассирующих пуль внезапно оживший, до этого казавшийся совершенно вымершим берег. Линии колючей проволоки в воде и шквальный огонь из притаившихся в нескольких десятках метров за гребнем берега дотов. Но все это поглотил, смял и отбросил куда-то далеко от Тагира могучий порыв тысяч людей, перед которыми, обгоняя их, катилось многоголосое «ура». Он бежал вместе со всеми туда, где далеко впереди вставали, освещая мечущиеся фигурки людей, огненные фонтаны разрывов — с моря били суда сопровождения десанта. А потом вдруг пришла звенящая неправдоподобная тишина. Противник, сбитый со всех своих приморских оборонительных рубежей, поспешно отходил по всей ширине полуострова на запад. Туда, откуда пришел.

Тогда ни Тагир, ни те, кто находился рядом с ним, не знали, что пройдет несколько месяцев и им снова придется оставить эту изрытую снарядами, политую кровью их товарищей землю. И что день ее полного освобождения наступит несколько позже. Они просто не думали тогда об этом. Была победа, победа полная, одержанная в невероятно трудных условиях, и это в каждого из них вселяло гордость и уверенность в своих силах.

Прошла зима. Фронт неподвижно лежал у самого горла узкого полуострова. И только когда по-настоящему ударило южное горячее солнце, враг, собрав все силы, бросил их в наступление. Снова на узкой полосе земли развернулись жесточайшие бои. Но теперь уже им приходилось отходить назад, отбиваясь от наседавшего со всех сторон врага. Горело солнце над головой, горела степь. Прогорклый запах дыма стлался к самым стенам города, позади которого было только море. Теперь уже теплое, ласковое, ставшее таким близким и родным.

Взвод, в котором служил Тагир, третий день отбивал атаки вражеской пехоты и танков, окопавшись на вершине холма в развалинах старой мельницы. В двухстах метрах позади начинались первые городские строения. С распахнутыми дверями, с выбитыми стеклами окон. Жители или сидели в каменоломнях, или прятались у причала порта, все еще надеясь уйти на Большую землю. Эвакуировали в первую очередь больных и раненых. На второй день для поддержки части, в которой дрался Тагир, подошли два танка. Две машины, покрытые вмятинами от снарядов, царапинами, оставленными осколками. Машины подошли к окопам, где лежал Тагир, давно не бритый, усталый, забывший, что есть на свете вода, которой можно было ополоснуть лицо. Из распахнутых люков видны были головы танкистов. Они были в темных шлемах, и только один из них стоял, подставив горячему солнцу обнаженную голову с черными спутанными волосами. И как ни коротко было мгновение, которое Тагир смотрел на него снизу вверх, лежа на гребне окопа, он безошибочно узнал в нем Джамбота. Джамбота, с которым они расстались несколько месяцев назад перед погрузкой на десантные баржи.