Люк Дженнингс - Убивая Еву: умри ради меня

Первый акт подходит к концу, занавес опускается, и в зале загорается свет. Напротив нас Стечкин встает и куда-то уводит Лоя.

– К президентской ложе примыкает частная гостиная, – говорит Тихомиров. – Там их никто не потревожит.

– Наверняка им есть о чем поболтать.

– Не то слово, – утомленно улыбается он, закатывая глаза.

Мы остаемся на своих местах. У Тихомирова одна из телефонных линий всегда свободна для связи с его офицерами, но им нечего ему доложить. Он притопывает ногой и, наконец, встает.

– Может, пройдемся?

– Конечно.

Мы выходим из ложи и начинаем пробираться по длинному узкому полукруглому коридору. Идем мы долго: здесь людно, причем некоторые из зрителей весьма немолоды. На полпути натыкаемся на администратора, который что-то говорит в телефон раздраженным тоном.

– Что-то случилось? – спрашивает Тихомиров.

– Ничего особенного. Зрительница заперлась в туалетной кабинке и вырубилась – скорее всего, пьяная.

– Где?

– Внизу, в женской уборной.

– Отведите нас туда. Быстрее.

Услужливый администратор ведет нас по лестнице в фойе, где его поджидает встревоженная женщина из персонала.

– Покажите, – говорит Тихомиров.

В уборной Тихомиров, особо не церемонясь, проталкивается сквозь очередь. По местной трансляции передают звонок и объявляют, что второй акт «Щелкунчика» начнется через пять минут. Мы добираемся до запертой кабинки, и Тихомиров, надавив широким плечом на дверь, выламывает задвижку. Внутри на полу в обмякшей позе сидит молодая женщина. С виду она не из бедных, у нее утонченные черты и модная стрижка, на лице – минимум косметики. Мы с администратором стоим позади Тихомирова, который подносит нос к ее рту и приподнимает ей веко. По трансляции объявляют, что осталось три минуты.

– Она не пьяна, и это не передоз. – Он обыскивает карманы. – Причем у нее ни сумки, ни денег, ни документов. Вы ее узнаете?

– Нет, – отвечаю я. – Впервые вижу. – И это чистая правда.

Но кое о чем я все же умолчала: черные джинсы, серый свитер и серо-черная камуфляжного цвета куртка «Монклер» на женщине – все это идентично одежде, в которой с утра ушла Оксана. Только бы дурнота и слабость, которые я сейчас испытываю, не отразились на моем лице!

Звонок оповещает, что осталась одна минута, и Тихомиров хмурится.

– Как вы тогда сказали?

– Когда?

– Десять минут назад. О Стечкине и Лое.

– Что у них… есть о чем поболтать?

– Именно. Именно! – Он вскакивает на ноги, игнорируя женщину на полу и администратора, и бежит к выходу, таща меня за собой. – Скорее, Ева! Бегом!

Мы пробиваемся сквозь толпу в золоченом фойе, взбегаем по лестнице мимо капельдинеров и продавщиц программок и влетаем в коридор с дверями в ложи. Сейчас он практически пуст, все зрители уже расселись по своим местам. В правом конце коридора у входа в президентскую гостиную и ложу стоят два объемистых офицера ФСБ. Завидев Тихомирова, они отдают ему честь.

– Никто не входил, товарищ генерал, – говорит один из них. – Ни единой души.

– Это неважно! – рявкает Тихомиров. – А кто-нибудь выходил?

– Только переводчица.

– Черт! Открывайте двери.

Мы вчетвером врываемся в гостиную. Она – ярко-алая, с шелковым потолком в форме шатра. На столе для напитков стоят открытые бутылки шампанского и виски, рядом со столом – три обитых шелком стула. Два стула пусты, на третьем сидит Валерий Стечкин. Он мертв, его шея неестественно вывернута вбок, а рот широко разинут – словно жуткая маска наигранного наслаждения. Тело американского президента установлено на четвереньки напротив российского коллеги. Шея у Лоя тоже свернута, а лицо трупа уткнулось в пах Стечкина. Несколько долгих секунд мы вчетвером смотрим, не веря глазам, на последнюю и самую великую работу художницы, некогда творившей под именем Вилланель.

– Найдите ее, – шепчет Тихомиров офицерам. – Схватите долбаную переводчицу.

Он закрывает дверь, оставляя за ней мертвых президентов, достает телефон и принимается раздавать приказы. Прибегают еще сотрудники ФСБ, и их отправляют прочесывать здание. Через несколько минут Тихомиров опускает телефон и переводит взгляд на меня.

– Ева, вам нужно уходить. Разыщите Диму. Он в машине где-то на улице. Дима отвезет вас в безопасное место. Идите сейчас же.

Я бреду, как во сне, как в ночном кошмаре. Коридор не кончится никогда, и я беззвучно ступаю по алой ковровой дорожке. Когда я выхожу в бельэтаж, оркестр играет «Вальс снежинок». У родителей была старая заезженная пластинка с «Щелкунчиком».

Но тут раздаются крики, и откуда-то со стороны партера в фойе врываются шестеро сотрудников ФСБ. Между ними, извиваясь и пинаясь, – женская фигура в черном костюме. Это Оксана, и она пытается оказывать яростное сопротивление. Она получает по голове прикладом винтовки, но не сдается – все лицо в крови, зубы оскалены, как у зверя. Ей удается, бешено извернувшись, выскользнуть из пиджака, за который держали ее двое офицеров, и рвануть к главному выходу. Выбежав на улицу, она несется вниз по ступеням к площади. Один из офицеров очень неторопливо выходит за дверь, поднимает винтовку, прицеливается и стреляет. Пули попадают Оксане в верхнюю часть спины, на белой рубашке проступают пятна крови, и она, на миг приподнявшись в воздух, обрушивается лицом вниз в мокрый снег. Из меня вылетает вопль, я хочу броситься к ней, но ноги отказываются меня нести, а чьи-то руки тянут меня назад, и все, что я вижу, – лишь темный, распускающийся цветок ее крови.

О том, что было дальше, мои воспоминания обрывочны. Помню, как вооруженные люди заталкивают меня в машину и быстро везут по городу. Помню, что когда мы приехали, на улице сильно похолодало. Как меня, подгоняя, ведут через двор, а потом – вверх по лестнице, до маленькой комнатки с железной койкой, и как меня оставляют там. Как я в итоге сдаюсь и признаюсь себе, что разбита вдребезги.

Дело не только в Оксане, хотя, конечно, дело всегда будет только в ней. А еще и в том, что я успела повидать и натворить сама. Я последовала за ней в tenevoy mir , не осознавая, что я там не смогу жить, что я, в отличие от нее, не смогу дышать его ядовитым воздухом. Я как сейчас помню свои ощущения, когда мы ехали с ней на вулканически сером «Дукати». Как я пристраивалась к ней на заднем сиденье, как крепко прижималась к ее спине, как мы мчались в ночь. Я никогда не встречала столь опасного, столь смертельно безрассудного человека, но она была единственной в мире, с кем я чувствовала себя в безопасности. А теперь ее нет, и от меня тоже ничего не осталось.

Моя любовь. Моя Вилланель.

Тут, в конце концов, я начинаю рыдать, и уже не могу остановиться.

Глава 13