Меган Хорхенсен - Измена

Несомненно, расследование укажет на Фиделя Кастро – политика непредсказуемого, экзальтированного, ради удовлетворения собственного тщеславия готового бросить свой народ в жерло вулкана. Меня поставили на дело из-за знания Кубы и её реалий, ненависти к её тиранам.

Я ошибался. Ошибался так, как никогда раньше и никогда позже. Никогда я не делал столь вопиющих ошибок исходя из имеющихся данных. Никогда так неверно не оценивал обстановку.

И ни разу мне не пришла в голову мысль, что поиск оперативной квартиры – это начало новой жизни, в конце которой я стану одним из тех, кто определяет судьбы человечества.

Позже я часто размышлял, почему именно мне довелось попасть в центр водоворота. Стоило отложить поездку в Даллас или приехать на сутки раньше, и моя жизнь пошла бы иначе. Не будь я в Далласе, то меня бы отсеяли. Не помогло бы даже знание русского, который я учил уже около трех лет, ведь при выборе кандидатуры знанию языков внимания не уделялось.

Наверно, Роберт Кеннеди, в то время министр юстиции, даже не взглянув на моё личное дело, пожал плечами и сказал, что полагается на Маккона. Наверно, слова «находится в Далласе» сыграли решающую роль. Даже не из-за важности того, что я находился в городе, – равные мне по силам коллеги могли добраться до места за пару часов. Всё обстояло проще – этот факт выделил меня из ряда остальных парней с похожими биографиями, с равной степенью надежности, с теми же знаниями и способностями.

Случайность. Случайность, определившая мою судьбу. Случайность, после которой я отказался от принципа разведчика: случайностей не бывает. Любая случайность, это грамотно подготовленная необходимость.

Когда я вновь явился в ФБР, мне не дали войти. Дежурный оператор, взглянув на меня, утвердительно произнес:

– Фуэнтес.

Я кивнул. Дежурный показал на стоявшего поодаль офицера в форме военно-воздушных сил. Тот подошёл, протянул запечатанный конверт и лист для росписи в получении. На конверте среди многочисленных печатей я отметил личный оттиск Маккона.

Отойдя на несколько шагов, вскрыл конверт. Внутри тот был проложен черной бумагой – общепринятая в те времена предосторожность от просвечивания.

Всего одна страница машинописного текста, по прочтении которого мне стало не по себе. Прочитал второй раз, третий. Затем, в соответствии с указаниями, изложенными в последней строчке текста, попросил дежурного показать место, где я мог бы письмо сжечь.

Сжёг. Попрощался и вышел из офиса.

(Примечание Вадима. Фельдъегерь не спросил у Фуэнтеса документы. Либо Виктор об этом не упоминает, либо фельдъегерю показали его фотографию. И ниже Виктор иногда пропускает подобные детали, бросающиеся в глаза профессионалу. Да и сама процедура получения письма привлекает излишнее внимание. Но не будем забывать, что решения принимались в лихорадочном темпе и ждать идеальных действий не приходится. Если бы Виктор писал роман о Джеймсе Бонде, подобных накладок не возникало бы – в романах хорошие парни действуют безошибочно, а на мелочи авторы не обращают внимания.)

В машине посмотрел на часы, вспомнил, что у меня нет будильника. Заехал в ночной магазинчик и купил сразу два – разных марок на случай, если один неисправен.

По пути размышлял, почему сообщили сведения письмом, вместо того чтобы подождать до утра. Сообразил, что они хотели, чтобы я был готов к моменту разговора, а не ошалел от недоумения при встрече.

Добравшись до дома, лег спать. Перед сном подумал, не установил ли уже Маккон наблюдение и за мной? Решил, что вряд ли – зачем? А впрочем, кто знает.

Проснулся в шесть утра, по одновременному звонку двух будильников, принял душ, смыв не прошедшую до конца усталость, выскочил, отправился в аэропорт. По пути заправил машину. Там же, на заправке, купил бутылочку колы и пару бутербродов.

В аэропорту Лав-Филд был за полчаса до прилёта самолета. Показал удостоверение охраннику (в десятый раз за сутки). Показал подошедшему сержанту. Вместе с ним прошёл на лётное поле, обойдя здание аэропорта, странно окрашенное в непривычные глазу зелёные и красные тона. С разрешения сержанта закурил. Больше не проронил ни слова. В 7.30 увидел приближающийся военный самолет, на борту которого были выведены обычные армейские номера.

Когда самолёт приземлился и подрулил вплотную к зданию, из зала ожидания вывалилась группа встречающих, человек десять. Возглавлял группу начальник далласской полиции Джес Карри – я узнал его по фотографиям в газетах.

Подъехал трап, дверь открылась. Из двери выглянул статный парень в гражданской одежде. Я прошёл вперед. Парень кивнул, дал мне знак подняться, что я и сделал.

Парень посторонился и остался на трапе, а я прошел в салон, который был почти пуст – только ещё такой же тип в гражданском. Он взглянул на меня и отрывисто произнёс, не поздоровавшись:

– Пройдите во второй салон, пожалуйста.

Я сделал несколько шагов и постучал в тонкую дверцу.

– Войдите.

Я открыл дверь, вошёл, закрыл её за собой и произнёс:

– Здравствуйте, господин президент.

Линдон Джонсон в ответ просто кивнул, как бы сомневаясь, можно ли уже его так называть.

Глядя мне в глаза, президент Джонсон чётко и медленно произнес:

– Господин Фуэнтес, всё, чем вам предстоит заниматься с этого момента, санкционировано мною лично. После моего ухода решения будут приниматься следующим президентом страны. Конкретные указания будете получать у директора ЦРУ. В случае необходимости можете идти на личный контакт со мною, минуя вашего руководителя. Желаю успеха.

Стоявший за спиной Джонсона Маккон показал на дверь. Я слегка поклонился, произнес:

– До свидания, господин президент.

И вышел.

В первом салоне, кроме охранников, появились еще четыре человека, одного из которых я видел около года назад, когда недели три учил русскую литературу на курсах повышения квалификации на базе в Эль-Торо. Мы кивнули друг другу.

Бросилось в глаза, что все четверо выглядели так, будто провели ночь в дороге и еле поспели к самолету, хотя и пытались привести себя в порядок. Очевидно, поднялись на борт, пока я был во втором салоне.

Охранник пригласил пройти внутрь первого из вновь прибывших, тот провёл с Джонсоном столько же времени, сколько я. Когда вышел, на лице ничего не отражалось. Затем пошёл второй, затем третий, четвёртый. Последний, вернувшись, нарушил молчание:

– Приказано ждать здесь.

Ждали мы минуты три, и за это время я понял, что с этими ребятами мне теперь придётся работать вместе, – все они только что приехали сюда по такому же вызову, что и я. Скорее всего, из разных мест. Все они – мои коллеги высшей степени доверия. Каждый получил личное письмо от Джонсона и каждый получил у президента секундную аудиенцию, не дающую права на вопросы, но показывающую что Президент США – высшее лицо страны и гарант ее стабильности – в курсе происходящего.