Артур Таболов - Шпион

— Кто они?

— Не знаю, он не сказал. Эти, в Кремле.

— Сталин?

— Наверное, без него ничего не делается.

— Спасибо, Аза, за чай. Извините, что отнял у вас столько времени. Что сказать Григорию?

— Скажите, что у нас всё хорошо. Белла, иди сюда. Познакомьтесь, Джордж, это наша дочь Белла. А это майор Джордж Хопкинс. Он скоро увидит папу. Что ему передать?

— Что мы по нему очень скучаем. Мама не плачет, а я часто плачу…

Слухи о том, что подполковника Токаева вызывали на совещание в Кремль, быстро распространились по Карлхорсту. Григорий чувствовал, что отношение к нему изменилось, стало более уважительным и вместе с тем как бы насторожённым. Генерал-лейтенант Куцевалов был очень недоволен тем, что его не включили в состав правительственной комиссии. Он считал, что это из-за Токаева, плохо отозвавшегося о нём на совещании с членами Политбюро. Главноначальствующий СВАГ маршал Соколовский был раздражён другим. Получив постановление Совета Министров, подписанное Сталиным, он вызвал Токаева.

— Ты знаешь, что тебя назвали полковником?

— Нет, я не видел постановления.

— Назвали. И что мне прикажешь делать? Тебе только недавно дали подполковника. И сразу давать полковника? Я не против. Но назови какую-нибудь причину для присвоения тебе внеочередного звания. Чем ты так отличился?

— Ничем, товарищ маршал. В постановлении это написали по ошибке.

— Товарищ Сталин не ошибается!

— Ошиблись в секретариате правительства, там ошибаются.

— И что мне им написать?

— Напишите, что подполковник Токаев от внеочередного звания отказался. Считает, что ещё не заслужил. А лучше ничего не пишите, вы не заметили ошибки.

Маршал Соколовский долго хмурился и наконец кивнул:

— Так и сделаю. Свободен, Токаев. Иди служи.

Комиссия должна была представить отчёт правительству не позднее 1 августа 1947 года, но ещё месяца за два стало понятно, что отчёта не будет. А в том, что будет, не будет ответа на главный вопрос, поставленный правительством перед комиссией: возможна ли в принципе реализация проекта Зенгера.

И не потому, что комиссия не работала. Регулярно собиралась в одном из залов администрации СВАГ в Карлхорсте, две немки-стенографистки протоколировали выступления, потом их переводили на русский язык и перепечатывали. Один экземпляр передавали генерал-полковнику Серову, который был председателем комиссии, но на заседание пришёл всего раз. Ещё один посылали в Москву члену комиссии академику Келдышу, начальнику НИИ-1, головного научно-исследовательского института Министерства авиационной промышленности, занимавшемуся ракетами. Никакого интереса к работе комиссии Келдыш не проявлял, его институт активно сотрудничал с Королёвым, руководившим центром в Капустином Яру, где изучали немецкие «Фау-2» и пытались создать свою ракету. Второй член комиссии, профессор Кошкин, специалист по рабочим процессам в воздушно-реактивных двигателях, в Карлхорсте иногда появлялся, но участия в обсуждениях не принимал, так как немецкого языка не знал.

В комиссии, которую собрал заместитель председателя подполковник Токаев, входили пятнадцать немецких инженеров, имевших отношение к программе Вернера фон Брауна. Наиболее подготовленным из них был профессор Ланге, человек болезненно самолюбивый, совершенно нетерпимый к чужому мнению. Но Ланге и другие немцы участвовали в программе фон Брауна лишь на вторых и третьих ролях и квалифицированно оценить проект Зенгера не могли. Досье комиссии пухло от протоколов, а от ответа на главный вопрос комиссия была так же далека, как в первый день работы.

В середине июля Токаева вызвал к себе генерал-полковник Серов. На столе перед ним лежала толстая папка с протоколами комиссии, он перелистывал их с выражением пренебрежения на хмуром лице.

— Это они о чём, Токаев? — спросил он. — Ты понимаешь?

— Понимаю, — ответил Григорий.

— Так объясни мне.

— Они рассказывают о ракетах. То, что знают.

— А что они знают?

— Кое-что знают. Но не очень много.

— Нам через две недели сдавать правительству отчёт комиссии. Ты помнишь?

— Помню.

— И что в нём будет? Пустая болтовня? Это саботаж, Токаев! Ты кого в комиссию набрал?

— Кто были, тех и набрал. Да, не лучших. А где взять лучших? Одни с фон Брауном в Америке, другие у нас в Городомле.

— Ты не оправдывайся! На Лубянке будешь оправдываться! Что напишем в отчёте?

— Правду. Что комиссия к определенным выводам не пришла, просим передвинуть представление отчёта.

— На сколько?

— Ну, не знаю. Месяца на два.

— А через два месяца что будет? То же самое? Не годится.

— Тогда напишите, что комиссия выразила сомнение, что проект Зенгера может быть реализован. Протоколы дают для этого вывода все основания.

— Ты забыл, что товарищ Сталин сказал? Проект Зенгера должен быть реализован. И он будет реализован. Я знаю, кто для этого нужен.

— Кто? — спросил Григорий.

— Сам Зенгер!..

В этот вечер Григорий вернулся домой около девяти вечера. На повороте к своему коттеджу он отпустил машину, приказав водителю Норберту Винеру заехать за ним завтра к восьми утра. Было полнолуние, дома и деревья отбрасывали черные тени. Неожиданно от стены коттеджа отделилась тёмная фигура и шагнула ему навстречу. Григорий извлёк из кобуры табельный ТТ и передёрнул затвор. И тут же услышал:

— Григорий Александрович, не нужно оружия, я не причиню вам вреда.

Незнакомец приблизился. Это был высокий худой человек лет шестидесяти в тёмном плаще и фетровой шляпе с обвисшими полями.

— Вы кто? — спросил Григорий.

— Моя фамилия Бергер. Николай Васильевич Бергер. Моя семья из обрусевших немцев, мы жили в России ещё со времён Петра Первого.

— Откуда вы меня знаете?

— Расскажу. Только давайте зайдём в дом. У меня есть предложение, которое может вас заинтересовать.

Григорий убрал пистолет и кивнул:

— Заходите.

Аза, открывшая дверь, с удивлением посмотрела на неожиданного гостя.

— Это ко мне по делу, — объяснил Григорий.

В прихожей гость снял плащ и шляпу. У него были борода, длинные седые волосы и нездоровое бледное лицо, изрезанное глубокими морщинами. Григорий провёл его в комнату, служившую ему кабинетом.

— Слушаю.

— Когда-то я был профессором химии в Петербургском университете, — начал Бергер. — В 1922 году меня посадили на философский пароход и вывезли из России. Вы знаете, что такое философский пароход?

— Слышал.

— Наш пароход назывался «Обербургомистр Хакен». Вместе со мной плыли философы Бердяев, Франк и ещё много других. Из Петербурга нас доставили в Штеттин. Оттуда мы переехали в Германию. Со мной были жена и сын четырёх лет. При оформлении документов мы назвались немцами. Это помогло нам устроиться в Берлине, но обернулось бедой. В 1939 году сына забрали в вермахт, через три года он погиб в России. Для жены это был страшный удар, она заболела и умерла. А я остался один. Устроился техником в исследовательский центр фирмы Сименс, проработал там всю войну. Когда наши подошли к Берлину, немцы стали уничтожать архивы центра. Я воспользовался суматохой и часть документов увёз за город. А теперь я скажу, что это за документы. Центр выполнял заказы по проекту Зенгера, разрабатывал топливо для его ракеты. Поэтому я пришёл к вам. Вы же занимаетесь проектом Зенгера?