Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

Штурмбаннфюрер Людвиг Ослин, из-за пристрастия к допросам «третьей степени» прозванный Гильотиной, высокий, худой, жесткий, как проволока, криминальдиректор гестапо, принимал своих посетителей столь безэмоционально, что иной раз казалось, будто за столом сидит не живой человек, а механическая кукла. Никто не мог подумать, что он — любящий отец трех маленьких девочек и мальчика, родившегося с тяжелым пороком сердца, которого он заботливо выхаживал. В бесстрастном лице его была какая-то незаконченность, недоделанность, как будто скульптор бросил свою работу на полдороге.

Принимая своих агентов, Ослин редко предлагал им присесть. При этом он никогда не унижал собеседника, никогда не повышал голоса, выдерживая спокойный, корректный тон. Обычно он встречался с ними либо на конспиративной квартире, либо в кафе, но иногда, повинуясь какому-то инстинкту, который подсказывал, что опасения излишни, приглашал агента непосредственно в свой кабинет на Принц-Альбрехт-штрассе.

Дори старалась вывалить перед ним все, что узнала, сразу и как можно скорее. Она стояла возле кресла, переминаясь с ноги на ногу, ломая руки и поеживаясь, точно от холода или озноба.

— Позавчера мы были на приеме у господина фон Хелльдорфа, начальника берлинской полиции, — сбивчиво докладывала Дори. — Франс с ним дружит… Собралось много офицеров… Но не только. Я видела там доктора Зиппельгауэра, актрису, не помню ее фамилии, профессора из Берлинского университета — кажется, Гофман… Очень много было людей. Офицеры закрылись в столовой. Я пошла в смежную комнату и оттуда кое-что услышала.

— Что же?

— Только обрывки разговора. Я поняла, что они обсуждали… лишение фюрера власти. — Дори облизала пересохшие губы. — Они говорили, что фюрер должен уйти… вот.

— Они готовят покушение? — монотонным голосом уточнил Ослин.

— Нет. Просто отстранить, изолировать и… провести потом суд. — Она обернулась на стенографистку, которая с бесстрастным видом делала свое дело.

— Подробнее.

— Подробнее — речь о военных… о том, что вермахт должен возглавить Германию. После переворота открыть фронт перед западными державами. Но прежде надо узнать — согласятся ли они не настаивать на безоговорочной капитуляции, станут ли сотрудничать с новым правительством Германии?.. А с русскими войну не прекращать.

Визиты Дори к Ослину были худшей частью того ада, в который она попала после ареста и помещения в концлагерь Нойенгамме ее родителей: оказалось, что в начале тридцатых отец не просто симпатизировал коммунистам, но даже печатался в «Ди Роте Фаане». И хотя статьи в основном были искусствоведческого характера, в ходе очередной чистки его имя прозвучало в ряду подпольных издателей рабочей газеты до поджога рейхстага.

Дори попала в прицел внимания тайной полиции. Красивую, образованную девушку сначала устроили в АА (МИД), а затем решили свести с управляющим «Адлерхофа», который активно работал на СД и имел массу прелюбопытных контактов с иностранцами. В обмен на сотрудничество гестапо гарантировало ей сносное существование родителей в Нойенгамме, поставив их жизни в зависимость от ее рвения.

— Был с ними Хелльдорф? — спросил Ослин.

— Нет… кажется, нет.

— А Хартман?

Дори опять оглянулась на стенографистку.

— Нет. Он весь вечер играл в билльярд в подвале с оберст-лейтенантом Хайко.

— А кто конкретно находился в этой комнате?

— К сожалению, я не знаю этих людей… их фамилии… Я с ними не знакома.

Ослин открыл ящик стола, достал оттуда конверт и выложил на стол фотографии.

— Подойдите сюда. Кого-нибудь из них узнаете?

Дори неуверенно указала на три фото. Ослин собрал карточки, оставив выбранные ею фотопортреты.

— Запомните, вам это понадобится, — сухо бросил он. — Граф Готфрид фон Бисмарк. Генерал-полковник Людвиг Бек. Советник АА Адам фон Тротт. Я недоволен вами. От вас приходит слишком мало новостей.

— Еще они рассчитывают на абвер. Сказали, что от Канариса мало толку, — поспешно добавила она. — А вот этот, фон Тротт, у него будет встреча с кем-то из представителей Британии на будущей неделе в Португалии. Он едет туда на будущей неделе… да, на будущей неделе. Ему поручено вести переговоры.

— Хорошо. В соседнем кабинете напишите подробный отчет. Детальный. И не так, как в прошлый раз, а ясно, четко, с именами и, желательно, указанием точного времени. — Ослин подвинул на край стола конверт. — Возьмите. Письмо от ваших родителей.

Приемы, как, впрочем, и вся жизнь Вольфа-Генриха фон Хелльдорфа, отличались безалаберностью и аристократизмом. Убежденный гонитель евреев, не брезговавший присвоением собственности и денег интернированных в концлагеря семей, идейный нацист, принимавший участие еще в Капповском путче, Хелльдорф любил утонченный разврат в сочетании с легкой интеллектуальной пикировкой. Будучи обласкан властью, он ни с того ни с сего разочаровался в Гитлере и примкнул к военной оппозиции. Трудно сказать, было то делом принципа или следствием пресыщенной скуки, но в его доме все чаще стали собираться высокопоставленные враги режима.

Много пили. Гоняли по окрестностям на атомобилях, стреляли по котам и воронам, пели старинные марши, ухлестывали за барышнями — но как раз это казалось заговорщикам хорошей ширмой для их заседаний.

Хартман старался не участвовать в этих собраниях, хотя и знал о них. Более того, некоторые из участников «Черной капеллы» рассчитывали на его посредничество в переговорах с англо-американцами по поводу будущего Германии, в чем Хартман старался им не отказывать.

Франс взял Дори на вечеринку в имение Хелльдорфа потому, что ему хотелось развлечь ее веселым обществом и хорошей кухней.

За последние семь дней штурмбаннфюрер Майер трижды побывал на Бааренгассе, в конспиративной квартире СД, где трое специалистов приводили в чувство Кевина Берга, известного как Эрвин Шварц. К нужному сроку доктору Эдлингу из Шарите удалось существенно уменьшить гематому под глазом, так что с двух метров ее нельзя было разглядеть, и, насколько возможно, залечить покалеченные пальцы на руке. Шварц немного успокоился, даже окреп, но справиться с непроизвольным мочеиспусканием после удара сапогом в пах по-прежнему не мог, поэтому решено было с утра не давать ему пить.

Из бесед со Шварцем Майер сделал вывод, что тот сломлен, предельно напуган и готов предпринять усилия, чтобы спасти себя если не от гибели, то хотя бы от мучений в застенках гестапо. От Майера Шварц получил заверения, что с берлинской группой будет работать СД и что в случае отказа от сотрудничества им грозит максимум лагерь для английских военнопленных, в отношении которых соблюдаются положения Женевской конвенции. Шварцу, считал Майер, выгодно было поверить ему, чтобы заглушить пульсации совести. В любом случае, решил он, англичанин готов к тому, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу.