Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

За глаза шефа гестапо частенько характеризовали так: баварец с психологией пруссака. И это не было комплиментом. Это звучало как предупреждение об опасности.

Постояв минуту возле кабинета Мюллера, Шольц уверенно направился по коридору в левое крыло второго корпуса, где в подвальном этаже размещались камеры предварительного заключения и комнаты для допросов. По дороге он так задумался, что наскочил на чью-то секретаршу, и потом долго подбирал вместе с ней разлетевшиеся в разные стороны документы. Красный от смущения, он передал ей собранные бумаги.

— Какой я неловкий! — виновато сказал Шольц. — Стоит мне увидеть красивую девушку, как сразу теряю голову. Надеюсь, я вас не очень задержал?

— О, нет, ничего страшного, — пролепетала она, одной рукой поправляя растрепавшуюся прическу. — Это бланки для секретариата. Я бы собрала их сама.

— Ни в коем случае! В Германии еще не перевелись джентельмены.

По чугунной лестнице, отзывавшейся на каждый удар каблука напряженным гулом, Шольц спустился в подвал, предъявил удостоверение вытянувшемуся перед ним охраннику и медленно пошел по коридору, всматриваясь в номера на дверях камер. Возле 25-ой он остановился, посмотрел по сторонам, затем — на часы и толкнул дверь.

Навстречу ему со стоявшего в центре комнаты табурета вскочил оберст-лейтенант в кителе без ремня. Лицо его, напряженное и бледное, выражало смесь достоинства и страха. Это был Людвиг Хайко из аппарата уволенного с военной службы по формальным причинам генерал-майора Остера, который теперь не мог заступиться за своих сотрудников. Его не арестовали, а пригласили на допрос в гестапо в связи с подозрениями в антигосударственной деятельности, а именно — в необдуманных выступлениях на офицерских собраниях, где Хайко, соответственно доносам, выступал за насильственное свержение Гитлера.

— Садитесь, оберст-лейтенант, садитесь, прошу вас, — доброжелательно заговорил Шольц и даже прихватил одервеневшего Хайко за плечи. — Да не сюда. Вон два кресла со спинкой. Там и сядем. Прошу вас, прошу.

Хайко неуверенно последовал за Шольцем.

— Какое отвратительное место, — поморщился тот. — Если не удалить влагу со стен, появится плесень. А вывести ее — у-у-у — с ума сойдешь. Я со своим подвалом полгода боролся. Один умный старичок посоветовал мне медный купорос с известкой. Я добавил туда лимонную кислоту, но все равно — пришлось повозиться! А вы как, никогда с этим не сталкивались?

— Что? — искренне не понял Хайко.

— Ну, ладно, это все пустяки. — Шольц нажал кнопку на столе и через несколько секунд в дверях вырос охранник. — Вот что, голубчик, — обратился к нему Шольц, — принесите нам пару чашечек кофейка с имбирным печеньем. И побыстрее. Любите имбирное? — спросил он у Хайко. — Вечный аромат Рождества.

Тот с усилием кивнул.

— Вы ведь, кажется, баварец? — поинтересовался Шольц.

— Да, я из Бамберга.

— Бамберга? Вот это да! Выходит, мы земляки. Я ведь тоже из Бамберга. Родился в Бамберге и прожил там до совершеннолетия, пока родители не купили усадьбу под Мюнхеном. Я сразу почувствовал в вас что-то знакомое. Мы, бамбергцы, отличаемся от других немцев чем-то неуловимым, не находите? Где вы там жили, мой друг, в Бамберге?

— На Якобсплатц.

— Да мы с вами соседи! У моего отца на Матернштрассе был писчебумажный магазинчик. Не попадался вам?

— Как же, — слегка оживился Хайко, — я помню. Рядом с лавкой мясника Шнайдера? Очень хорошо помню. Тетради, ручки… Помню.

— Быть может, мы с вами там встречались, а? Я любил разбирать старые журналы. Сидел на втором этаже и листал, листал… Сейчас и не вспомнишь всего, но этот запах! — Шольц закатил глаза. — Запах старой бумаги — он и теперь кружит мне голову. Столько вопросов! Столько ответов! Должно быть, лавочка моего отца помогала вам собираться в школу?

— Конечно. — На щеках оберст-лейтенанта проступил оживленный румянец. — Ваш магазин был на соседней улице. Если не ошибаюсь, наши отцы даже знали друг друга по имени.

— Ну, вот видите, как тесен мир. Что может быть лучше нашего Бамберга! Помните, какие восхитительные булочки выпекали две сестры-старушки в маленькой Венеции? Я не скажу, как называлось их кафе, но помню, что они умели гадать на кофейной гуще. И всегда, вот именно что всегда предсказывали удачу.

— Там еще велосипедная мастерская была, — неуверенно вспомнил Хайко. — Мы стащили у них велосипед и до вечера катались, пока нас не поймали.

Шольц жизнерадостно расхохотался. И у Хайко на губах проступила слабая улыбка.

Вошел охранник, принес кофе и блюдце с печеньем. Шольц разлил кофе по чашкам.

— О, я же не представился! — спохватился он. — Шольц. Кристиан Шольц. Пейте кофе, пока горячий. — Он отхлебнул из своей чашки. — И нет, я не участвую в вашем допросе. Я вообще тут мимоходом, поскольку у меня возник один небольшой, но очень важный и для меня вопрос. Для меня — и для вас… Попробовали печенье? Ну, как?

— Вкусно, — упавшим голосом ответил Хайко. Он чувствовал себя сломленным.

— Вопрос простой, — продолжил Шольц, — но, как я уже сказал, очень важный. Ответ на него напрямую связан с вашей судьбой, дорогой мой земляк. Поэтому постарайтесь ответить на него прямо и без утайки. Вам знакомо имя Франсиско Хартмана?

— Это мой давний товарищ. Он хороший человек.

— Хороший, хороший, прекрасный человек, — замахал руками Шольц и даже подавился кофе. — И безупречный соратник, партиец! Но вот что я хочу знать — и не пытайтесь ввести меня в заблуждение, дорогой мой, — скажите, что связывает нашего Хартмана с теми людьми из абвера, с которыми вы и ваши друзья вынашиваете планы, скажем помягче, переустройства жизни в Германии?

— Понимаете, я не…

— Тихо-тихо-тихо, — прижал палец к губам Шольц и бросил взгляд на часы. — Пока вы не совершили роковую ошибку, я добавлю еще один вопрос, уточняющий, чтобы вам легче было собраться с мыслями и верно оценить собственные перспективы: передавал ли Хартман вашим друзьям конфиденциальную информацию?

Глаза Хайко затравленно забегали. Он дважды сглотнул, растерянно провел ладонью по лицу, затем залпом допил кофе и после непродолжительных мучений совести глухо забормотал:

— В силу своего положения… в силу возможностей, которые дает ему его положение… Он много общается с иностранцами… Хартман иногда помогает найти взаимопонимание между абвером и кем-то из внешнего мира… Он делится… А что в этом особенного?..

Шольц вскочил с места и быстро подошел к двери, где на минуту замер.

— Ничего, — сказал он. — Поверьте, ничего. Главное, что меня интересовало, я услышал. А остальное вы расскажете моим коллегам. Прошу простить, но я вынужден удалиться. Дела.