Люк Дженнингс - Убивая Еву: это случится не завтра [litres]

– А имя этой женщины известно?

Тихомиров открывает папку, лежащую на столе.

– Ее зовут Лариса Фарманьянц. Мы называем таких торпедами, это профессиональные стрелки. Из Бутырки нам пришлют фото поновее, но пока я распечатал для вас старый снимок из газет.

На стадионе стоят на помосте три девушки. Застегнутые до подбородка спортивные куртки, в руках – букеты, на шеях – ленты с медалями. Если верить информационному агентству ТАСС, это победительницы соревнований по пистолетной стрельбе на Универсиаде шесть лет назад. Лариса Фарманьянц представляла Казанское военное училище и взяла бронзу. У нее светлые волосы, широкие скулы, на фото она смотрит перед собой отсутствующим взглядом.

Ева изумленно изучает фотографию. Эта молодая женщина, с которой они незнакомы, хотела ее убить. Всадить ей пулю в затылок.

– Но почему? – бормочет она. – Почему именно здесь? Именно сейчас? И именно меня ?

Взгляд Тихомирова спокоен.

– Вы пересекли черту. Сделали то, чего от вас никто не ожидал. Слишком близко подобрались к «Двенадцати».

Ева берет в руки распечатку тассовской фотографии.

– А эта Лариса не из той ли парочки, что устранила Евтуха в Венеции? Есть запись с видеокамер.

Вместо ответа Тихомиров достает из папки второй листок и протягивает его Еве. На нем в точности такой же скриншот видеозаписи, какой сделал Билли на Гудж-стрит.

– Мы видели эту запись, – говорит он. – И мы согласны с вашими выводами.

– А вторая женщина?

– Мы не знаем, хотя очень хотели бы узнать.

– И мне хотелось бы вам в этом помочь.

– Миссис Поластри, вы даже не представляете, сколько уже для нас сделали. Мы вам очень благодарны.

– И что теперь будет?

– Для начала мы отправим вас домой, но посадим на самолет под другим именем, как отправили вчера вашего коллегу. – Он протягивает ей папку. – Это вам. Просмотрите, пока летите. А на выходе отдайте стюардессе.

Ева вновь берет фото победительниц и уже почти возвращает его на место, но что-то удерживает ее руку. Она вглядывается в снимок и не верит глазам.

– Золотая медалистка, – говорит она, пытаясь разобрать подпись под фотографией. – Пермский университет, Оксана Воронцова. Что вам о ней известно?

Тихомиров, хмурясь, открывает ноутбук. Пальцы пробегают по клавиатуре.

– Она мертва, – отвечает он.

– Вы уверены? – У Евы перехватило дыхание. – Уверены на сто процентов?

Тихомиров держит слово. Он угощает Еву обедом в столовой Лубянки, сажает в «Мерседес» с тонированными стеклами, поджидающий их со стороны Фуркасовского переулка. На переднем сиденье стоит ее чемодан, который забрали из отеля. Не проходит и часа, как она уже в аэропорту Остафьево и с помощью водителя, молодого человека в деловом костюме, чье удостоверение сразу внушает пиетет, мгновенно проходит все таможенные и паспортные процедуры. Он провожает ее в зал бизнес-класса, с бдительной ненавязчивостью садится рядом и остается с ней до объявления вылета. Когда вместе с дюжиной людей из «Газпрома» Ева отправляется к выходу на посадку, ей вручают конверт.

– От Тихомирова, – объясняет он.

Внутри «Дассо Фалькона» – сплошная красота, и Ева с наслаждением усаживается в свое кресло. Вылет задерживается, и к тому времени, когда самолет, наконец, трогается с места, делает круг над блестками Москвы и берет курс на Лондон, уже спускаются сумерки. Около часа Ева дремлет, но потом стюард расталкивает ее и предлагает замороженную рюмку водки «Черная сабля».

Ева делает большой глоток, чувствует, как по венам катится леденящий алкоголь, и прислоняется головой к иллюминатору, к расстилающейся за ним тьме. Всего сорок восемь часов назад – размышляет она – я летела в другую сторону. Я была тогда другим человеком. Тем, кто не слышал шепота пролетающей сквозь волосы пули. Тем, кто не видел, как складывается внутрь человеческое лицо.

Я больше этого не хочу. Мне нужно вернуть свою жизнь. Вернуть мужа. Мне нужна знакомая рутина, знакомые вещи, знакомые места, нужна рука, за которую можно держаться на морозе, теплое тело, дышащее рядом ночью. Нико, я все это улажу, обещаю! Не будет больше этих вечеров, когда я шепчу что-то в телефон или тупо сижу перед лэптопом. Никаких тайн, никакой лжи, – только любовь, которой я тебе недодавала.

Она тянется в сумку за телефоном, чтобы отправить Нико эсэмэску, но вместо этого рука натыкается на конверт, о котором она совсем забыла. В нем огромный лист бумаги. Никакого текста, лишь черно-белая картинка: канарейка в клетке.

Что имеет в виду Тихомиров? Что он хочет ей сказать? Почему канарейка, что она означает?

И эта женщина на фотографии. Не та, что Лариса Фарманьянц, а другая – Оксана Воронцова, золотая медалистка из Пермского университета. Да, согласно записям ФСБ она мертва, но при этом она полный двойник женщины, которую Ева заметила в Шанхае в тот вечер, когда убили Саймона Мортимера. Или это все ей приснилось, и она лишь проводит несуществующие связи? Ведь, в конце концов, она видела ту женщину лишь мельком. Ева разочарованно моргает. Всё как-то не складывается. Слишком мало информации и слишком много возможных выводов.

В этом нет никакого смысла. В понедельник она попросту встретится с Ричардом Эдвардсом и сознается в том, в чем уже созналась себе самой, – эта работа ей не по зубам. Скажет, что уходит из офиса на Гудж-стрит, из МИ-6, что ей надоел весь этот жуткий токсичный бардак и что она хочет вернуть назад свою жизнь.

В аэропорту Лондон-Сити Ева отправляет Ричарду зашифрованную эсэмэску, что она вернулась, садится в метро и едет домой. Батарейка в телефоне сдыхает, сама Ева тоже еле жива – от голода. Как будет прекрасно, если Нико сейчас дома, а еще лучше, если он что-нибудь готовит, предварительно откупорив бутылочку. На станции Финчли-роуд она волочет свой чемодан к выходу. Асфальт блестит от дождя, и Ева, наклонив голову, почти бежит сквозь подсвеченную тьму. Сворачивает на свою улицу – колеса чемодана жужжат и скользят – и в паре машин от дома видит припаркованный фургон без опознавательных знаков: пожалуй, впервые она по-настоящему признательна за слежку.

Заметив, что свет в квартире не горит, Ева замедляет шаг. Внутри воздух прохладен и неподвижен, словно здесь уже давно никого не было. На кухонном столе придавленная вазой с вянущими белыми розами лежит записка – слова еле различимы под опавшими лепестками.

Надеюсь, ты хорошо съездила; впрочем, о деталях даже не расспрашиваю. Я взял машину и коз, пока поживу у Збига с Лейлой. Как долго – не знаю. Видимо, ровно столько, сколько тебе понадобится, чтобы решить, хочешь ли ты сохранить наш брак.

Ева, я больше так не могу. Проблема известна нам обоим. Либо ты живешь в моем мире, где у людей нормальная работа, где женатые пары вместе спят, вместе едят, встречаются с друзьями – пусть даже порой это бывает скучновато, но, по крайней мере, никто никому не перерезает глотку. Либо ты живешь так, как живешь, ни о чем мне не рассказываешь, проводишь на работе дни и ночи, за кем-то гоняясь, и в этом случае – извини, но без меня. Боюсь, вот так все просто. Решать тебе. Н.