Александр Тамоников - Человек с двойным лицом [litres]

Берия поднялся:

– Ну что ж. Признаюсь, вы одни из немногих, с кем я разговариваю с радостью. Конечно, сейчас о радости говорить неуместно, но это так. Обещаю, как только необходимость в использовании группы отпадет, вы будете реабилитированы и награждены по заслугам, вам будут возвращены воинские звания, вы воссоединитесь с семьями. Уже сейчас режим для них значительно ослаблен. Это в первую очередь касается капитана Буторина.

– Благодарю, товарищ генеральный комиссар.

– Все, у меня куча дел. Вам тоже пора на железнодорожную станцию.

Вскоре «Паккард» и «ЗиС» охраны покинули территорию дачи.

Как только уехал Берия, Платов спросил у Шелестова:

– Готовы?

– Так точно, товарищ майор госбезопасности.

– Тогда забирайте пожитки, оружие и – в машину. У нас не так много времени.

В 16.00 особая группа во главе с майором Платовым прибыла на охраняемую площадку загородной железнодорожной станции, где формировался эшелон бронетехники. К вагонам были прицеплены две «теплушки», одна из них – для взвода охраны эшелона, состоящего из восьми платформ. На каждой – по танку или по две бронемашины, замаскированные под грузовые контейнеры. Против немецкой авиации на ближней и дальней платформах были установлены счетверенные зенитные пулеметные установки «максим». Их расчеты усиливали взвод охраны.

Начальник эшелона подбежал к машине Платова:

– Майор Иванов.

– Я уже говорил вам о четырех командировочных до Киева.

– Так точно.

– Они со мной. Проводите их во вторую «теплушку» и проследите, чтобы никто не пытался войти с ними в контакт.

– Понял!

Платов повернулся к офицерам группы:

– На выход и – удачи!

Старший эшелона провел «командировочных» за штабелями ящиков к двери последней «теплушки». Шелестов, Буторин, Коган и Сосновский поднялись в вагон.

Сосновский воскликнул:

– Да тут как в номере люкс – свежее сено, топчаны на каждого, буржуйка и даже туалетные принадлежности! А что у нас здесь? – Он открыл угловой ящик. – Провизия! Как минимум на четверо суток! Живем, мужики!

Шелестов приказал:

– Из вагона не выходить, нужду справлять в заднем торце. Соблюдать режим секретности, двери вагона для проветривания открывать только на ходу и ночью. В случае налетов авиации противника – эвакуация без команды. В дальнейшем сбор в месте, которое я обозначу голосом и сигналом фонаря. Вопросы есть? Вопросов нет. Ну и прекрасно. Располагаемся, товарищи офицеры.

Сутки простоял эшелон на подмосковной станции и еще шесть суток шел до Киева. Немецкая авиация постоянно бомбила железную дорогу. Составу, в котором ехала группа Шелестова, повезло – его миновал удар германских бомбардировщиков.

Железнодорожники трудились воистину героически. Стоило немецкой авиации уйти, как они тут же принималась за восстановление поврежденных путей. Часто «Юнкерсы» и «Хенкели» налетали прямо во время работ. Железнодорожники гибли от бомб и пуль, но не прекращали работу.

1 июля эшелон благополучно добрался до Киева и встал в тупик, подальше от станции.

Здесь группа Шелестова, уже начавшая испытывать трудности с питанием, сошла с поезда. Надо было добираться до города. На это потребовалось еще трое суток. Часть пути прошли пешком, где-то их подвозили на подводах местные колхозники, однажды подвернулась легковая машина.

Ее обнаружили недалеко от воронки. Колеса пробиты, по крови в салоне было ясно, что водитель и старший машины сильно пострадали. Водитель оказался запасливым человеком. Кроме штатной запаски, он держал в багажнике целых пять камер и две покрышки. Коган с Сосновским перебортировали колеса.

Буторин запустил двигатель. Это была удача. Тем более что у автомобиля оказался полный бак горючего. На «Эмке» миновали Киев и 2 июля подъехали к Олевску.

Въезжать на машине в райцентр было небезопасно, еще издалека глазастый Буторин разглядел на окраине милицейский патруль. Оставили «Эмку» в лесу и стали дожидаться наступления темноты. Поздно вечером вышли к реке и по берегу двинулись в райцентр.

Шли по двое на расстоянии прямой видимости. Двигались осторожно, не спеша, осматриваясь и прислушиваясь. Ночью авиации опасаться нечего. Немцы летали строго по графику и только днем; ночью офицеры люфтваффе предпочитали отдыхать. Это группе Шелестова было на руку.

К полуночи прошли Речную улицу (знали бы офицеры, что именно здесь находился Маханов!), вышли на Чистую. Шелестов остановил группу, глянул на Когана:

– Дальше идешь один, Боря. Если твои родственники на месте и готовы нас принять, подашь сигнал фонарем, а мы пока в кустах посидим.

– Есть, командир.

– И аккуратно там, могут быть патрули.

– Вряд ли. Мало в райцентре наших осталось, а тем, кто есть, работы хватает и по охране значимых объектов.

– И все равно – аккуратно.

– Понял.

Коган исчез в темноте – пошел, прижимаясь к кустам, которые росли вдоль всей улицы.

Он дошел до дома № 10. Перепрыгнул через калитку. Залаял пес, но потом смолк, признав своего. На шум поднялась с постели Анастасия Степко. Отодвинув занавеску, выглянула на улицу и отшатнулась, увидев в палисаднике незнакомого мужчину.

Коган тихо постучал в окно.

– Кто там? – робко спросила женщина.

– Настя, это я, Борис.

– Боря? Откуда ты?

– Впусти, расскажу.

– Сейчас, иди к крыльцу, я только оденусь.

Она открыла дверь, капитан прошмыгнул в сени. Оттуда – в комнату, где горела керосиновая лампа. Присел на стул у круглого стола.

– Ты как тут оказался, Боря? Ведь тебя же…

Коган улыбнулся:

– …арестовали и отправили в лагерь?

– Об этом Люда писала. Как еще сама-то осталась на свободе?

– У нас все нормально. Давай договоримся: ты ничего не спрашиваешь, как и почему я здесь оказался. Скажу одно: я оправдан и занимаюсь прежней работой, но в режиме строгой секретности. Тебе лучше ничего не знать.

– Вот как? Я рада, хотя чему тут радоваться? Такое творится: люди словно взбесились – берут приступом поезда, набиваются в вагоны, а составы по дороге бомбят немцы.

– Много ли жителей осталось в райцентре?

– Не считала. Но, судя по нашей улице, многие остались. Да куда ехать-то? Тут наши корни.

– Я закурю?

Анастасия поставила на стол пепельницу:

– Как умер муж, здесь еще не курили.

– Тогда, может, я не буду?

– Кури, кури. Мой дымил – не продохнуть.

– Как отец?

– Нормально.

– По-прежнему по соседству век коротает?

– А где же ему быть? Работает, охотится, но уже реже – здоровье в лагерях подорвал. Ему всего шестьдесят пять, а на вид – больше семидесяти.

– Да, лагеря здоровья не прибавляют. Знаешь, Настя, а я не один.

Женщина удивилась:

– Не один? С Людмилой?