Андрей Троицкий - Москва 1979

Их последний разговор с глазу на глаз состоялся в полутемной прихожей. Он пришел после работы, Тоня выскочила в новом бирюзовом халатике из синтетического шелка, с неохотой впустила, — на лестнице курил сосед из квартиры напротив, такой пожилой дядька с огромными, как локаторы волосатыми ушами. Кажется, он умел слышать сквозь стены, все запоминал, а потом пересказывал жене, жадной до сплетен, а та уж разносила соседям и по двору. От Тони пахло самыми модными французскими духами "Черная магия", американскими сигаретами и сладким кагором.

Не зажигая света в прихожей, она горячо зашептала, что если захотел зайти, — надо заранее позвонить, а не сваливаться, как кирпич на голову, сейчас она занята, и в ближайшие недели ни одной свободной минуты не выпадет, и вообще — их отношения себя изжили, дошли до определенной стадии, до той степени, когда дальше уже нет ничего, — только пустота… Но об этом не сейчас, не сегодня, как-нибудь в другой раз, это будет отдельный трудный разговор.

Он испытал неловкость и смущение, и ушел, решив, что больше никогда не напомнит этой женщине о своем существовании, если нужен, — сама появится. Но все-таки несколько раз малодушно нарушил обещание, позвонил, это были сухие унизительные для мужского достоинства разговоры, которые спустя время казались еще более унизительными. Сейчас он вспоминал Тоню шестилетней давности, ее короткий шелковый халатик на голое тело, небрежно наспех завязанный поясок, — и удивлялся своему теперешнему спокойствию, любовь прошла, сгорела, не оставив ничего, — даже горстки пепла. И не жалко ни той любви, ни расставания с той женщиной, ни Тони, ни себя, — ничего не жалко.

— Помнишь, мы ездили к твоим родственникам в Карелию? — спросил Борис. — Зимой на лыжах катались, а летом на рыбалку, на Онежское озеро, на острова?

— Конечно, я все помню, — слова Тони прозвучали по-особому, многозначительно, хотя кроме рыбалки и лыжного похода помнить было нечего. — Все-все помню.

— На следующий год твои родственники, — тетка с мужем, — переехали в Петрозаводск. Дом остался пустым. Как живет твоя тетка и ее муж?

— Чего с ними сделается… Как и раньше. Муж пьет, тетка на двух работах.

— Их дом, он еще цел, туда можно съездить? Погостить?

— Дом хотели продать, но покупателей нет. Сельсовет предлагал выкупить, но дает сущие копейки. А тетке жалко. Говорит, нет смысла отдавать. А почему ты вдруг сейчас решил туда сорваться? Холодно уже.

— Изредка человеку надо побыть одному. Подумать, посидеть в тишине.

— У меня такого не случается, — Тоня пожала плечами. — Ну, чтобы хотела одна сидеть сиднем. Я была там этим летом, тетка просила съездить. Потому что она свое сокровище, одного оставить не может, — а то упьется до смерти. В деревне плотник нашелся, ну, крышу починить. И кое-что по хозяйству… Торчала там одна целыми днями, как дура. Страшно ночевать. В деревне тридцать с лишним дворов, а живут — полтора старика. Таких деревень вокруг десятка два, даже больше. На них — один сельсовет. Но давно уже никто не пашет и не сеет. Рыбу ловят артельно. На лето дачники приезжают, а осенью — пустота. Нет, надо было все-таки дом продать. Я хотела на море, но вместо этого поехала комаров кормить. Если нужно, забирай ключи и езжай.

Она взяла со стола конверт с деньгами, ушла, долго копалась в комнате, наверное, деньги прятала. Вернулась с пачкой "Космоса", положила на стол два ключа на стальном кольце, четвертинку тетрадного листа и химическим карандашом записала адрес, на всякий случай.

— Вот. Вернуть не забудь.

— Я памятливый, — сказал он. — Слушай, что-то устал я сегодня. На работе запарка. Поспать можно у тебя? Часок хотя бы?

— Разумеется… Постелю на диване. Там Васенька спит. Правда, ты плохо выглядишь. Неприятности?

— Не совсем. То есть, — да. Куда без них…

Комната обставлена по моде конца шестидесятых: открытые книжные полки, на них черно-белые фотографии Есенина с курительной трубкой, Хемингуэя с седенькой бородкой, бесформенный журнальный столик на трех рахитичных ножках, вытертые кресла в форме раковин. У одной стены кровать, у другой — раскладной диван. В дальнем углу картонный ящик с детскими игрушками. Борис сказал, что стелить ему не надо, он и так заснет, как убитый, но все равно скоро уходить, — неотложные дела.

Он лег на диван, подложил под голову подушку, накрылся пледом и спросил, где телефон. Оказалось, все как раньше, — аппарат только в коридоре, чтобы установить его в комнате, нужно разрешение соседки. Но та возражает, — дескать, у меня больное сердце. Боится, что Тоня вечерами будет долго разговаривать, — а у нее случится приступ, понадобится вызвать "скорую помощь", — телефон занят. Короче, соседка — вредная тетка, мнительная. Тоня погасила свет и ушла. Стала греметь тарелками на кухне, что-то переставляла, потом все звуки стихли. Он вытащил из-под ремня пистолет и положил его под подушку.

Борис лежал и смотрел в темный потолок. Он спросил себя: почему Тоня не сделала научной карьеры? В чем причина? В этом долгом странном взгляде, которым она ласкала бутылку? В ее дрогнувшей руке, когда подняла стакан? Как хорошо, что его любовь кончилась, не переродилась в болезненную привязанность, похожую на душевную болезнь, от которой было бы трудно освободиться, — легче умереть.

Он задремал. В коридоре скрипнули половицы, приоткрылась дверь. Тоня придушенным шепотом спросила, спит ли он. Не получив ответа, постояла минуту, прислушиваясь к его дыханию, вышла и плотно прикрыла дверь. Не включая света в прихожей, присела на стул, сняла трубку телефона, стоявшего на тумбочке. Услышав голос Гончара, тихо сказала:

— Борис пришел. Да, почти два часа назад. Что? Нет… Сейчас он спит. Нет, точно. Я только что к нему заходила. Спит, как убитый. Он и раньше так спал. Ляжет, закроет глаза — и все. Когда, прямо сейчас? Не спешите. Да, да… Если надо будет, я его задержу. Не важно, как. У женщин есть свои способы. Мы все умеем, если надо, если необходимо…

На другом конце, видимо, положили трубку, не дослушав монолог Тони. Там торопились. С площади Дзержинского сюда ехать на машине минут двадцать, не меньше. Они же не на реактивных самолетах летают. Тоня ушла на кухню, села на табурет. Через минуту она увидела, что дверь в ее комнату открылась, там горит свет. Борис вышел в прихожую, громко объявил, что убегает, потому что проспал лишнего, — надо было будильник поставить. Тоня выскочила из кухни, — походка нетвердая, — когда он уже влез в ботинки и натягивал пальто.

— Господи, ты что как ужаленный? — она смотрела внимательно, стараясь угадать, слышал ли он разговор. — Посиди еще хоть немного. Прошу… Я даже тебя не рассмотрела как следует.