Джордж Джонас - Месть

Еще два примера. По моим данным, никто не претендовал на роль водопроводчика, который будто бы пытался повредить телефонную линию Хамшари. Рабочий-ремонтник никогда не вкладывал взрывчатку в основание телефона Хамшари на его глазах и на глазах его телохранителей.

Все это подробности не первостепенной важности, но они хорошо иллюстрируют те трудности, с которыми сталкивается автор, взявшийся за подобную книгу.

Перейду, однако, к темам более значительным.

Я стремился в процессе изложения всех событий дать оценку поведения и личности Авнера. Теперь, однако, мне хотелось бы рассказать о моих непосредственных впечатлениях от встреч с ним.

Я заметил, что в нем уживаются как бы два разных человека, отличающиеся друг от друга по своему темпераменту: невозмутимый, почти что бесстрастный — и одновременно — подвижный, похожий на ящерицу. Жестикулирует он для израильтянина мало. Когда разговаривает или слушает, почти не двигается, хотя вообще движения его уверенны и энергичны. Он производил на меня впечатление человека, которому не нужно много времени на раздумья перед тем, как начать действовать, и который не сомневается в том, что его подчиненные всегда за ним последуют. («Как вы проникните в это здание?» — спросил я его однажды, когда мы были в Европе, имея в виду запретную зону. «А вот так, — ответил он и через минуту уже просто входил в дверь.) Он очень аккуратен, у него безупречная военная выправка. В своих отношениях с людьми он тактичен и щедр.

В разговорах со мной Авнер утверждал, что удовлетворен своей мирной спокойной жизнью семейного человека, однако я заметил в нем жажду подвига, внутреннее стремление к необычному. Жизнь служащего, ежедневно отсиживающего свои рабочие часы с девяти до пяти, явно не по нем.

Однако подпольная деятельность для него не имеет смысла, да и эмоционально она ему не по душе. Но чувствуется, что он создан для чего-то, что требует большого напряжения душевных сил.

Он считает, что стал контртеррористом только под влиянием патриотических настроений, достигающих высокого накала в израильском обществе на всех уровнях: в кибуце, в армии, в семье. Я не сомневаюсь в том, что какую-то роль эти настроения действительно сыграли в его решении. Я полагаю также, что финансовое вознаграждение действительно для него значения не имело, и я убежден, что Авнер не испытывал удовлетворения, совершая насилие и лишая кого-то жизни.

На мой взгляд, его выбор профессии был связан с особенностями его характера. По своей природе он человек авантюрного склада и для внутреннего равновесия элемент опасности в жизни был ему просто необходим. (Среди людей, близких ему по характеру, встречаются парашютисты, гонщики, альпинисты и т. п.) К тому же Авнер был честолюбив, а других способов себя проявить не видел — особых талантов или способностей в какой-либо конкретной области у него не было.

Человек, который создан, чтобы выделяться из толпы, человек, которому необходимо жить в обстановке постоянного напряжения или опасности, чтобы обрести душевное равновесие, не теряет этих качеств даже если в силу обстоятельств вынужден изменить образ жизни. Иногда случается, что он теряет мужество и веру в свое дело. Если это чувство возникает в очень молодом возрасте, оно становится еще более острым.

Что касается Авнера, то его стремление рассказать обо всем пережитом, на мой взгляд, объясняется главным образом потребностью пережить все заново. Он уверяет, что никогда не испытывал личной ненависти по отношению к людям, которых убил сам или помог убить. Но и сейчас считает, что их физическое уничтожение было вопросом чести и диктовалось необходимостью.

Он настаивает на том, что решение организовать его группу и направить ее в Европу для осуществления определенного плана мести было и справедливым, и целесообразным. По первому пункту у него вообще нет никаких сомнений. Насколько же целесообразной в действительности оказалась их миссия, он судить не берётся.

Рассказывая о своей работе, Авнер отдает отчет в том, что его группе не удалось ликвидировать терроризм как таковой или хотя бы способствовать уменьшению напряженности и ненависти в мире. С другой стороны, он убежден, что, не будь уничтожены Звайтер, Хамшари, аль-Кубаиси и другие, число жертв террористов и в Израиле, и в Западной Европе было бы в семидесятых годах значительно большим.

Он сожалеет о том, что в Швейцарии и в Испании им пришлось стрелять в молодых федаинов, рядовых солдат, но считает, что в обоих случаях у них не было другого выхода. Что касается казни женщины-убийцы из Голландии, то он в ней не раскаивается. Более того. Если бы Жаннет удалось ускользнуть тогда, он готов был бы искать ее даже сейчас. Сам, по своей инициативе.

Потерю своих товарищей Авнер переживает чрезвычайно тяжело до сих пор. Рассказывая об этом, он с трудом удерживался от слез, но себя виноватым в их гибели не считал и не считает. Если у него и возникают сомнения, то только в связи со смертью Карла. Тогдашнее его нежелание оказывать давление на человека, который был старше его и опытнее и которого он к тому же глубоко уважал, могло помешать ему, руководителю, принять правильное решение. Тем не менее, по его словам, ни Мосад, ни его товарищи не возлагали на него ответственности за гибель Карла.

Он был всего лишь номинальным руководителем группы, состоящей из специалистов высокого класса. В его обязанности не входил контроль за их частной жизнью. Он понимал, что всего лишь первый среди равных. Даже разработка планов операций во время миссии не была его прерогативой. Никогда ничего они не предпринимали по его личному распоряжению, как это практиковалось в армии. Решения принимались после обсуждения, в котором участвовали все.

Патриотические чувства по отношению к Израилю он испытывает по-прежнему. И это, несмотря на то что чувствует себя обиженным. Уверенности в честности израильской правящей элиты, состоящей, по его мнению, из галицийцев, у него больше нет. Он считает, что эта элита требует абсолютной лояльности по отношению к собственным действиям, не будучи, однако, лояльна по отношению к народу. С его точки зрения, она цинично эксплуатирует преданность и патриотический энтузиазм молодежи, не считаясь с ее интересами и мнениями.

Однако, какой бы конфликт с участием Израиля Авнер ни рассматривал, будь то в прошлом или в настоящем, — он неизменно становится на сторону Израиля. Он всегда со своей страной. При этом он даже допускает, что правящая элита, которую он так не любит, действует в соответствии с патриотическим долгом, но эти действия, по его мнению, осуществляются жестокими методами, а порой с мыслью о собственной выгоде, которая не всегда соответствует интересам Израиля.