Михаил Любимов - Как убивали Бандеру

В Москве уже на второй день я был у Наташи. Она уже развелась с актером Владимиром Басовым, но они еще не разъехались и проживали в двухкомнатной квартире на Мосфильмовской, правда, имели два отдельных телефонных аппарата. Басов бывал там редко и всегда вежливо подзывал Наташу к телефону, и наоборот. Скромная квартирка — это в наше время трудно представить мегазвезд без замка, виллы в Майами и яхты, бороздящей моря и океаны. Личное авто? Или с шофером? В то время это было крайней редкостью, и Наташа ездила на метро и такси. Всегда шагала быстро, частично чтобы избежать приставаний поклонников, которые возникали на каждом шагу, как фантомы. Первая наша встреча была отмечена радостью внезапности приезда и нежностью, свидания продолжались. Это было удивительно сладкое и горькое время, это поймет лишь тот, кто разрывался между двумя домами. Днем я — на работе, Наташа — на студии имени Горького, встречались вечером (моя жена, драматическая актриса, по вечерам играла в театре), в разных местах. Одно время — в комнатке друга-геолога у Ленинского проспекта, но вскоре уже весь двор знал, что тут бывает знаменитая Наталья Фатеева. Дома у Наташи тоже встречались, пару раз шли пешком через мост в ресторан «Юность», но и там доставали вездесущие поклонники. Хорошо еще, что в то время не существовали смартфоны и нагло не приставали с селфи! Январь, февраль, март, апрель… Никогда в жизни, ни до ни после, я не ощущал себя таким бумажным корабликом, без руля и без ветрил! Никакой воли — лишь вихри неумолимой страсти, лишь желание увидеть, обнять… Из маститого разведчика, порою волкодава, я превратился в жалкого кролика, я часами ожидал выхода Наташи из киностудии, я перехватывал ее в метро у Киевской, вся жизнь моя превратилась в поиск свиданий. Какое счастье было наблюдать, как она варит на кухне кофе, как внимательно следит, чтобы он не вылился из турки, как плотно сжимает губки и лицо становится озабоченным и серьезным. Расставаться было нестерпимо трудно, почти невозможно, ноги не слушались меня, и только в голове (если она была) требовательно призывал уйти повелительный сигнал. Каждый раз, когда в одиннадцать вечера я захлопывал дверь Наташиной квартиры, я словно отлетал в никуда, я уже рвался обратно, я чувствовал, как за дверью стучит ее сердце. Сарафанное радио работало вполне эффективно, вскоре дома начались осложнения. Буриданов осел между двумя охапками сена? Уходить из семьи я не хотел, я любил и жену, и сына, да и прекрасно отдавал себе отчет, что на моей карьере будет поставлена точка: на черта звезде Фатеевой роль домохозяйки в советской колонии за рубежом? Да и мне роль бархотки в доме кинодивы не светила, кроме того, известно, что мужья красавиц — это самоубийцы. Помните аргентинский фильм, где неразделенная любовь дипломата и Лолиты Торрес, поющей: «Песня спета или не допета, очевидно, нам не по пути»? Да, да, нам было не по пути! Но как с него свернуть, если как магнитом тянет обратно? Если бы я писал на Наташу профсоюзную характеристику (надеюсь, уже не придется), то начертал бы: властная, деловая, трудолюбивая, быстро влюбляется и так же быстро разочаровывается, тяги к красивой жизни не имеет, любит путешествовать, к спиртному и табаку равнодушна — в общем, прекрасная характеристика и для запуска в космос, и для рекомендации на должность директора больницы. Но какая к черту характеристика, если все гибнет, все разлетается на куски? Вот я и метался в этих рассыпающихся руинах. Причем на сверхзвуковых скоростях. Наташа была всецело поглощена работой, постоянно спешила, все делала быстро, наскоро готовила, чтобы перекусить (какие в ту пору рестораны?), об украинских борщах с салом, чесноком и пампушками можно было только мечтать. Домработницы у нее не было, стирала и гладила сама, мгновенно наводила марафет и переодевалась. Какое счастье, что в то время у нее не водились табуны любопытствующих кошек и котов — иначе я вышвыривал бы их за хвост из окна! О чем мы говорили? Вопрос к спринтеру. Да летели мы на крыльях — о чем тут, блин, говорить? Были, увы, и паузы. О политике не говорили, какая тут политика, туды ее в качель? Зато сейчас Наташа на переднем крае борьбы с правительством и нещадно мечет свои стрелы. Может, за искусство? Великая это радость — обсуждать в объятиях с красавицей беседу Хемингуэя и Фицджеральда в лионском отеле или читать наизусть Джойса! Не было этого, и не будет никогда, извините! Зато сейчас Наташа читает очень много, даже меня. Как-то вырвались на премьеру «Здравствуй, это я», весь фильм я проревновал к Джигарханяну, но после фильма домой сопровождал все же я. Кстати, о коллегах по кино и театру услышать что-либо от нее было крайне редко.

Наша любовь постепенно становилось бременем друг для друга. Не знаю, что думала обо всем этом Наташа и думала ли вообще. Роман продолжался в конвульсиях, порой мне мерещились ее страсти на стороне (мерещились ли? это ведь лучший способ выбить клин клином), помнится, вооружившись пистолетом Макарова, вместе с другом я на электричке мчался на дачу к родителям Ларисы Голубкиной, подруги Наташи, куда она приехала со своим приятелем. Наверное, я напоминал Отелло, зажатого в тиски ревности и преследовавшего неведомого соперника. Но дуэли не произошло, наоборот, мирно пили чай. В восемь утра наблюдал за ее подъездом: не выйдет ли оттуда подозрительный мужчина? (Вдруг вышел бы мой лучший друг?) Однажды поздно вечером ломился в дверь ее квартиры (там кто-то гужевался), но без успеха. (Вдруг вышел бы грозный амбал и спросил: «Ты кто такой?») Один раз нагрянул неожиданно и попал в общество Муслима Магомаева и Леночки Скирды (потом Пырьевой), Наташа держалась вполне лояльно, но отчужденно. О, лишь бы увидеть ее! Московский кинофестиваль 1965 года, мы с моим верным другом, мидовцем Володей Васильевым, прорываемся в гостиницу «Москва», штаб-квартиру фестиваля. Жуткая охрана, первые кордоны преодолеваем с помощью Володиного мидовского удостоверения, но у самого входа в ресторан бульдогообразный цербер преграждает путь: «Где ваш спецпропуск? Тут же сам американский посол Гарриман!» Я достаю свою кагэбэшную книжицу: «Кстати, о господине Гарримане…» «Так бы вы сразу и сказали!» Зеленый свет — и мы уже за столиком с блистательными Наташей и Ларисой, распивающих сногсшибательные коктейли.

Кружили, много кружили пешком по московским улицам и метро, и это было прекрасно. Но опустимся из сияющих небес в зловонные пучины Интернета, где четко записано, что мы с Наташей прожили несколько лет в гражданском браке. Гражданский муж? Ни разу у Наташи дома не ночевал. Вообще при слове «брак» у меня, страстотерпца, возникают странные ассоциации: «Милый, у тебя сегодня был стул?», «Дорогая, разогрей мне щи!», конечно же, кровать-аэродром с ортопедическим матрасом и балдахином, затасканные тапочки и ночной горшок. Грустный регулярный секс — именно с-е-к-с! — фу! как пилюля перед сном и утром натощак, невнятное «Милая, ты кончила?» — о боже, не хватает только родственников! Что же касается исчисления нашего шестимесячного «брака», то, если по гамбургскому счету исчислять их тоннами наших страданий (возможно, только моими), да еще, как в ядерной войне, один месяц считать за десять лет, то мы могли бы сыграть золотую свадьбу. Я люблю Интернет, но не выношу злобных человечков, которые вымещают свою зависть, свою несостоятельность на выдающихся людях нашего времени, и конечно же, дураков, но куда от них деться? К Наташе в Интернете масса претензий. Ну и что? У каждого человека своя судьба — и нечего совать длинный нос в чужие дела и бестактно публично обсуждать проблемы внука и его подселения в «огромную квартиру», непростые взаимоотношения членов семьи и, уж конечно, смену мужей и возникновения любовниц и любовников. «В чужом глазу соломинку ты ищешь, когда в своем не видишь и бревна!» — писал Пушкин. Наташу Интернет очень жалует, и понаписано там о ней столько тягомотины, что не разберутся ни Господь Бог, ни сатана! Фатеева очень редко появлялась на телевидении, прежде всего потому, что в то время эра телевидения только начиналась, а популярности у нее было в избытке и без телевидения. Одевались тогда почти одинаково, не помню на Наташе ни роскошной норки, ни панбархатного платья — впрочем, для меня она была хороша во всех нарядах. Она, как и все мы, ценила и умела беречь деньги, но общество тогда не было поражено блеском золотого тельца и из денег не делало культа. Не представляю в то время передач о наших кинозвездах с разборками их личной жизни и накопленной собственности, я очень бы удивился, если бы услышал, как в программе «Как стать миллионером?»: «Вы заработали 300 тысяч!» Нет, не заработали! Работа есть работа! Игра есть игра, и Германн в «Пиковой даме» играл в карты, а не трудился вместе со старой графиней, и не на работу бегал в казино Федор Достоевский. У вечно занятой Наташи не видел я бриллиантов на каждом пальце и в отягощенных серьгами ушках! Хотя возможно, что под паркетами ее скромной квартирки таились несметные сокровища в молочных бидонах. Мне кажется, такие программы, как «Давай поженимся», напрочь убивают любовь и больше похожи на базар. — Что наезжаешь на популярную программу, старый козел?! — шепчет мне внутренний голос. — Хочешь жениться на Фатеевой, будучи женатым? Вспомни, как бегал на танцы, чтобы познакомиться, порой получая там по харе от соперников? А как клянчил у друзей комнатку хотя бы на часок? — о, эта вечная проблема хаты! Как выискивал девушек на набережных Крыма и Кавказа, на городских пляжах! Как редки были вечера в институтах, где можно было законтачить девочку, как сложно было туда проникнуть! Познакомиться — это большая проблема, не говоря уж о женитьбе. Так что не надо ханжить, дай бог, чтобы хоть некоторым телевидение помогло найти вторую половину, а ты, старче, выключи ящик и опрокинь свой стакан! А о том, что одни деньги не приносят ни покоя, ни счастья, нам уши прожужжали еще классики… Но я все равно возмущаюсь, я сотрясаю воздух, я не выношу публичные показухи и разборки. — Ты не выносишь, а народ их любит — поучает меня проклятый внутренний голос. — Ты что, хочешь, чтобы, измотавшись на работе и на транспорте, человек раскрывал Рильке или слушал Шенберга? Чего ты требуешь от народа, пережившего революции, войны, дефицит, бесконечные малые и большие репрессии? — Я затыкаюсь, народ — это святое…