Питер О'Доннелл - Недоступная девственница

Он придавил окурок каблуком.

— Увы, удача отвернулась от меня, — грустно проговорил Уилли.

— Ты сделал все, что мог, Уилли, — Модести сжала его руку.

— Я знаю. Но ты можешь себе представить, как я боялся, что все окажется напрасно! В трех милях от того места оказалась ферма — мне повезло, что когда я туда ввалился, к хозяину приехал местный полицейский проверить его лицензию на грузовик. Естественно, документов у меня не было. Как ты думаешь, что они сделали? Вначале обыскали меня с ног до головы, а потом… привязали к стулу! Как ты понимаешь, я был не в очень-то хорошей форме, чтобы оказать им сопротивление. Полицейский засыпал меня вопросами и в конце концов отвез меня в участок. Примерно сутки я просидел в камере, пока они наконец связались с нашим консульством.

Она положила голову ему на плечо. Гнев Уилли в адрес французских бюрократов мог бы показаться забавным, но Модести прекрасно понимала, какие чувства он испытывал в тот момент.

— Бедный Уилли, — пробормотала она.

— Я тихо сходил с ума, еще немного, и вместо меня из камеры вырвался бы настоящий берсек. Я уже решил было бежать, но оказаться в розыске у ажанов — значит лишить тебя всякой надежды на помощь. Так я и сидел в камере, обливаясь потом. Я убеждал себя, что они оставили тебя в живых, — ну а потом бы ты что-нибудь придумала и продлила это удовольствие. В конце концов мне удалось переправить записку Рене Вобуа, и дело сдвинулось с мертвой точки. Рене как следует всыпал тупоголовому полицейскому, снабдил меня деньгами и посадил на самолет до Танжера. Оказавшись там, я решил, что к операции надо подготовиться со всей серьезностью, и отправился к тебе на виллу.

Уилли ни на секунду не терял головы, подумала Модести. В моем горном замке, который Уилли скромно именует «виллой», есть — точнее, было — все, что только может понадобиться для такой операции. Боже, но в каком же цейтноте ему пришлось действовать!

— Из Танжера я позвонил Тарранту, — Уилли закурил новую сигарету, — и обрисовал ему ситуацию. Слышала бы ты, как он ругался! Потом мне удалось взять билет на чартерный рейс до Букобы, а там связался с агентом Тарранта в местном министерстве геологии, — он усмехнулся. — Все это заняло много времени, но иного варианта я не видел. В конце концов я решил, что если вас не тронут хотя бы пару дней, ты в любом случае что-нибудь придумаешь.

— Меня каждый день пичкали наркотиками, Уилли. Я ничего не подозревала, но, к счастью, это определил Джайлз — вплоть до вчерашнего дня о каких-либо действиях и думать было нечего. Так что если бы ты появился раньше, то увидел бы вместо меня кочан капусты с глазами, — Модести вспомнила Мескиту, его напряженный палец на спусковом курке автомата. — Слава Богу, что ты не опоздал.

— Я тоже рад, — Уилли резко выдохнул; правая рука его описала полукруг — в ней словно из воздуха материализовались нунчаки. Мгновение спустя оружие так же бесследно исчезло, и Уилли снова замер. — Потом расскажешь мне про гориллу?

— Как-нибудь в другой раз. По сравнению с твоим затяжным прыжком это будет слабовато, — Модести едва не расхохоталась. — Прости, Уилли. Я как будто парю в невесомости. Словно перебрала шампанского. А ведь всего несколько часов назад…

Голос ее дрогнул, но она тут же взяла себя в руки.

— Всего несколько часов назад я думала, что осталась совершенно одна, — продолжала Модести. — Какое счастье, что это не так.

Она прижалась губами к его небритой щеке.

— Боже, как я рада видеть тебя, Уилли, милый! И прошу, больше не оставляй меня одну, второй раз я этого не перенесу.

Через пять минут она уже спала на коленях Уилли Гарвина. Он улыбнулся и накинул ей на ноги одеяло.

Уилли Гарвин никогда не сомневался в себе. И если его способности были поистине неограниченными — что он не раз доказывал, и не только себе, — то он прекрасно понимал, что развила их Модести Блейз. Она уже устала разубеждать его, да в этом и не было никакого смысла: Уилли превратился в язычника и поклонялся одному-единственному божеству — Модести. Когда несколько лет назад он один преградил дорогу пяти потомственным ниндзя из Осаки, те сразу же поняли, в чем его уязвимое место. Не желая искушать судьбу и рисковать столь ценными для будущего страны Восходящего Солнца кадрами, они подослали к ней наемных убийц, и Уилли Гарвин в одиночку убил вначале слуг, а потом и их хозяев. Последний бой длился всего пять минут — в среднем по минуте на каждого высокородного самурая. После него на родовом кладбище Окинавы появились пять свежих могил, а щеку Уилли украсил рваный шрам. Он хотел сделать пластическую операцию, но Модести запретила: шрамы украшают мужчину, так, кажется, она тогда сказала. Уилли знал, что в ту ночь после поединка она хотела быть с ним. Все зависело только от него, но дружба крепче любви. Так он решил в ту ночь. Но все эти годы знал, что на самом деле решение приняла Модести.

Сейчас он смотрел на свое божество и размышлял, — не о том, как ему повезло, что он остался жив, сверзившись с высоты трех тысяч футов на колючие горы Франции: он был счастлив, что судьба подарила ему восемь лет с Модести.

Удивительно, что он так много значил для нее. Она не любила говорить об этом, но сейчас Уилли понял. Это чудо никогда не переставало восхищать его — она была его богом, но она была и человеком, женщиной. Только самому себе Уилли мог признаться, что видит в ней женщину, — что же касается других, то их точка зрения его никогда не интересовала. Он понимал, что Модести не верх совершенства, но и со всеми своими недостатками она была его идеалом хотя бы из-за своей уникальности.

Особая женщина, иногда говорил Уилли, и если кто-то позволял себе сомнения, то позже очень об этом сожалел. Он называл ее Принцессой, и для него это имя имело особый смысл, как, впрочем, и все, связанное с Модести. Для него она всегда была принцессой — в этом была и их близость друг к другу, и вечная отстраненность. Иногда она позволяла ему быть свидетелем своей слабости, незащищенности, и тогда он обращался с ней, как с заболевшим ребенком. Но при этом она всегда оставалась принцессой, такой, какой он увидел ее первый раз, такой, какой она была сейчас. И Уилли не хотел перемен.

Одному Богу известно, что ей пришлось пережить, думал Уилли. Брюнель и все эти ублюдки. Позже она расскажет. Но ей удалось то, что не под силу ни одному человеку, она свалила этого монстра. А больше всего ее потрясла мысль о смерти Уилли. Неудивительно, они столько лет были вместе.

Раньше, когда она смеялась, в уголках ее глаз всегда появлялись легкие морщинки и улыбка ее повисала словно в воздухе — Модести могла выйти из комнаты, а улыбка оставалась вместо нее; сейчас эти морщинки исчезли. Похоже, за эти дни она вообще разучилась смеяться. А Уилли так любил ее смех. Может, она еще оправится, с надеждой думал он.