Лев Василевский - Испанская хроника Григория Грандэ

Гриша сделал паузу, закурил, посмотрел на часы и совсем уже другим тоном сказал:

— Чувствовал, опасность усиливается с каждым днем. Хотелось все бросить и бежать без оглядки… — Сыроежкин помолчал, словно вспоминая что-то. — Спустя несколько дней направляют меня в Варшаву. Там я встретился с доверенными людьми Савинкова, передал им «донесение» от «организации». Они расспрашивали меня, проверяли. Ох и хитрые же были его люди! Но при всей их настороженности чем-то я им понравился, и поверили они мне. Просили провести в Советский Союз их эмиссара. Я отвечаю, что смогу провести. Давайте вашего человека, пусть пойдет со мной, проверит сам, убедится, что я говорю правду. Польская разведка тоже хотела переговорить со мной. Ну что ж, поговорил я с ними, дал «ценную информацию», а затем пошел с эмиссаром. В Москве показали ему «организацию», присутствовал он на ее заседании, слушал всякие споры и высказывания. Все сошло в лучшем виде, и эмиссар, убежденный в наличии крепкой организации, вернулся в Варшаву… После этого уж Савинков не сомневался и решил сам поехать в Москву…

На участке 15-го пограничного отряда устроили ему переход через границу. Андрей Федоров тоже переходил с ним. Шел Борис Викторович уверенно, захватив с собой ближайшего сподвижника Деренталя и его жену, свою любовницу. Привезли его в Минск на «конспиративную» квартиру организации. Стали завтракать, подали чай, закуски, выпивку… В это время открывается дверь, вбегают красноармейцы, входит полномочный представитель коллегии ОГПУ по Белоруссии товарищ Пиляр, «Именем Союза Советских Социалистических Республик вы, Савинков Борис Викторович, арестованы!»

Я стоял за его стулом, на всякий случай. И если бы вздумал сопротивляться, то я обхватил бы его руки…

Щуплый он был мужчина. Вначале он не поверил в арест, решил, что все это подстроено для проверки мужества, что ли… Но потом, когда привезли его на Минский вокзал, убедился: «Узнаю ум ГПУ! — говорил он. — Браво, ГПУ!»

Гриша усмехнулся:

— Ну, вот а все… Но пусть тебе не кажется, что дело было таким простым и легким, как я о нем рассказал. Такие дела легко не делаются. Труда и нервов вложили много! А сколько времени заняло! Были такие моменты, когда казалось, что все дело провалено. Вот пошел я в Польшу проверить эти опасения. Шел и не знал, вернусь ли. И те, кто посылал меня, тоже не знали… — Григорий замолчал и после долгой паузы продолжал: — Если подтвердились бы наши опасения и Савинков убедился, что все нами подстроено, то, как ты сам понимаешь, они со мной не церемонились бы. Конечно, встреча со Стржелкевским — неприятный, не предвиденный эпизод, однако, на мое счастье, обстоятельства сложились так, что она не сорвала задания.

Григорий опять помолчал.

— Трудновато нам приходилось все это время, до окончания дела… Но разве обо всем расскажешь… Ни рассказать, ни описать во всех деталях такие дел, невозможно. Тут столько нюансов, и тон, и взгляд, обстановка, а главное — чувства, интуиция и еще черт его знает что… Нет, этого передать невозможно. Да нужно ли?

— А как же быть нам, у которых нет такого опыта. Кто должен нас учить?

— Вот мы с тобой здесь… Учись… Я здесь тоже учусь тому, чего не знал. — Немного подумав, Григорий, как бы спохватившись, поспешно добавил: — Но главную роль во всем деле играл не я, а Андрей Федоров. Это он ездил в Париж и сумел так представится Савинкову, что старый, хитрый и очень осторожный конспиратор поверил ему. — Гриша засмеялся, помотал головой и, подняв палец, очень убежденно сказал: — Для этого нужно было обладать огромным талантом. Андрей был настоящим артистом, хорошо играл свою роль… Ну а я, я только помогал ему… Что тебе еще сказать? Знаешь, давай спать! — неожиданно закончил он и, повернувшись к стене, натянул одеяло…

Да, на этот раз Григорий был разговорчив. Обычно когда его просили рассказать о каком-нибудь его деле, он отвечал: «Не знаю… Что-то вы путаете, это был не я» — или отделывался коротким «забыл». И говорил это с таким видом и так убедительно в своей непосредственной, неповторимой манере, что спрашивавший замолкал, и хотя не верил, но не пытался настаивать.

Его натренированной воле я всегда завидовал.

Вспоминается мне еще одна страничка жизни Григория Сыроежкина. О ней я узнал не от него.

Кадровый английский разведчик Сидней Рейли, опасный, непримиримый враг, упорный и настойчивый организатор диверсий и террористических актов, не раз нелегально появлялся в нашей стране и, сделав свое черное дело, благополучно уходил за кордон.

Но пришла и его очередь. Подобно Савинкову, попался он на тонко разработанную ОГПУ легенду и вновь в 1927 году нелегально отправился в Советский Союз.

Через реку на границе с Финляндией его на спине перенес чекист-пограничник товарищ Петров — Тойво Вяхя, по национальности финн, игравший в этом деле роль советского пограничника, якобы работавшего на финскую и английскую разведку. Тойво Вяхя долго вез Рейли по лесам в объезд пограничных железнодорожных станций. Так он довез его до станции Парголово, вблизи Ленинграда, и сдал в вагоне двум чекистам, поджидавшим их. Одним из этих чекистов и был Григорий Сыроежкин, доставивший английского шпиона в Ленинград.

Как-то я спросил Григория об этой встрече с Рейли, на его лице появилась презрительная гримаса, и он с отвращением отозвался о нем как о человеке, у которого за душой не было ничего святого. Он говорил, что этот «знаменитый» английский разведчик был презренным трусом; попав в руки чекистов, Рейли сразу же предал своих хозяев, предложив ОГПУ свои услуги, и рассказал все, что было ему известно о деятельности английской разведки против нашей страны.

В первые годы революции, когда Ф. Э. Дзержинский возглавлял ВЧК, он писал: «Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наше дело. Некогда подумать о своих и о себе. Работа и борьба адская…»

И когда я думаю об операции «Синдикат» и об участии в ней Григоря Сыроежкина, мне всегда вспоминаются эти слова.

Итог героической работы Федорова и Сыроежкина, работы, в которой ставкой была их жизнь, изложен в коротком документе — приговоре Военной коллегий Верховного Суда СССР от 29 августа 1924 года. В приговоре говорится:

«В своих показаниях на заключительном слове Савинков открыто признал свою политическую деятельность, направленную против Советской власти, ошибкой и заблуждением, решительно отрекся от своей борьбы с Советской властью, разоблачил деятельность иностранных интервентов и признал, что во всех пунктах, которые заставляли его подняться на борьбу против Советской власти, Октябрьская революция оказалась целиком и полностью права».