Герман Матвеев - Сборник повестей Дела давно минувших дней

Бабка Аксениха сидела на пороге крыльца, сжав ладонями виски и медленно раскачивалась. Из избы доносился храп постояльцев. Трое ее сыновей на фронте, и ни от одного никакой весточки. В начале июля получила от младшего сына письмо с фотографией. В письме тот писал, что находится в Ленинграде. Снимок Аксениха повесила на стенку в переднем углу, а как немцы пришли, спрятала подальше.

Выстрел не застал старуху врасплох. Встрепенулась. Из-под ступеньки вытащила топор, юркнула в сени. В избе царила страшная суматоха. Разбуженные выстрелом немцы не нашли одежды на месте. Метались в нижнем белье по комнате, освещая фонариком углы. Кричали, ругались, звали старуху. Один из них выскочил в сени. Направил фонарь… увидел горящие от дикой ненависти глаза на бледном лице. Испугался, попятился назад. Взмахнула старуха обеими руками, хрустнул череп… Глухо упало тело. Покатившийся фонарик продолжал светить на кадку с водой и стоявшее рядом коромысло.

— Получай, родимый, мое благословение, — прошептала Аксениха, вытаскивая острый плотничий топор старшего сына.

В деревне звенели разбитые стекла. Визгливо кричал офицер. Началась частая беспорядочная стрельба.

Вихарев нервничал. Приближаясь со своей группой к домам, тревожно размышлял: «Что там происходит? Кто кого бьет?»

Наконец загорелся сарай. Огонь быстро охватил солому. Огромным факелом осветил происходившее в округе.

По деревне в нижнем белье бегали немцы. У многих не было оружия. В одном месте образовался строй. Шеренги быстро росли от прибывающих.

«Надо срочно менять план». Вихарев переменил ракету с белой на красную и поспешно нажал курок. Красной ниткой разрезал воздух взлетевший огонек. Партизаны поняли сигнал командира. В трех местах, вперебивку, затараторили пулеметы. Цель хорошо освещена. Как подкошенные падали на землю фашисты. Строй бросился врассыпную. Немцы прятались за дома, в темноту, но стрельба уже шла отовсюду.

Остальные группы партизан, не выходя из засады, открыли прицельный огонь из винтовок по белым фигурам.

Васька лежал рядом с Матвеем в канаве. Не отнимая приклада от плеча, давал короткие очереди.

— Береги патроны, Василий. Без толку не стреляй, — бубнил Матвей, перезаряжая ружье. — По цели стреляй, по врагу стреляй.

— Дядя Матвей, смотри… смотри! — закричал Васька.

К горящему сараю бежал невысокого роста немец, по пятам за ним гналась старуха с топором.

— Аксениха! Аксениха!

— Не догнать ей… уйдет. Надо помочь. Погоди, Василий, не стреляй, ты, пожалуй, автоматом ее зацепишь, — спокойно сказал Матвей, прицеливаясь.

Немец упал. Не разобрав, что он уже не встанет, старуха, добежав, со всей силы взмахнула топором.

— Вот как остервенела, старая чертовка! — добродушно промолвил Матвей.

Немцы бежали на свет к пожару с поднятыми руками. В домах, в темноте их поджидали спрятавшиеся женщины с топорами, ломами, вилами. И это было страшнее всякой пули. Около часовни искали солдаты спасение, но невидимые пулеметы косили их и здесь, как только обезумевшие от ужаса немцы попадали в свет пожарища. Бежать было некуда. Тут и там вспыхивали огоньки выстрелов, пули настигали всюду. Око за око, кровь за кровь…

До самого рассвета раздавались одиночные выстрелы. Партизаны не выходили из укрытий, ожидая сигнала. Дорога была завалена телами. От сгоревшего сарая валил густой белый дым. Перешагивая через трупы, с топором в руках, бесстрашно бродила по деревне темная тень старухи Аксенихи.

Начинало светать. Тонкий свист разрезал тишину. Первым на дорогу у часовни выскочил высокий молодой парень и закричал во все горло:

— Выходи, кто живые! Ой!.. Бабы!

Партизаны появлялись словно из-под земли, с разных сторон. Затем на улице показались женщины. Привели трех спрятавшихся в подвалах немцев. Одного нашли в пожарном сарае. Среди убитых искали офицера.

— Найти живым или мертвым этого мерзавца, — приказал Вихарев.

Искали целый час, но тот как в воду канул. Васька заскочил на огород к Аксенихе, чтобы нарвать сладких стручков гороха. Заметил покачнувшуюся ботву картофеля. Заподозрив неладное, бросил туда большой камень. Ботва снова зашевелилась.

— Тут он! Сюда! — заорал Васька, вскинув автомат.

Прибежавшие на крик партизаны вытащили из картошки перемазанного, дрожавшего от страха офицера.

Лесным жителям не удалось забраться в землянку, хотя следы их были повсюду. Приготовленный Настей обед оказался цел. Лапша начала киснуть, но голодные женщины проглотили еду, не разобрав вкуса.

— Хорошо у тебя тут, Настя! Спокойно, — сказала Груша, пересаживаясь на Васькину лежанку.

— Да, место здесь безопасное, — ответила Настя.

Окинула взглядом гостей. Всех знала с детства. Вот Маша. Она засиделась в девках. Высокого роста, худощавая, с длинными руками. Редко услышишь от нее слово. Все больше молчит, серьезно поглядывая на беседующих. В деревне славилась рукоделием. Рядом со скромной Машей сидит Василиса. Женщина средних лет. Двое детей осталось у нее дома. По всему видно, что тоскует. На Ипатовой лежанке устроились подруги: Соня и Татьяна. По годам разницы нет, а на вид и в характерах совсем не похожи друг на друга. Бойкая Соня готова смеяться по всякому поводу. Палец ей покажи — фыркнет в кулак. Глаза у нее так и шныряют. Непоседа, но ленива. Татьяна — полная, неуклюжая, с большими круглыми глазами. Крупные мужские руки всегда в работе. Дома делала все за всех, только что в плуг не запрягали. А если запрячь, безропотно потянет. Говорили, что в детстве отец много бил, потому в уме отстала от сверстниц. На лежанке Лукича — Арина с Грушей. Груша вдовеет третий год. Муж уехал в город, бросив ее с годовалой девочкой. Сейчас она тоже волнуется за ребенка. Шепчет что-то Арине на ухо.

— Ты о чем, Груша? Говори вслух. Какие там секреты. Смерть породнила нас. Теперь мы как одна семья. Пока германцы не уйдут из России, нам с ними не жить в мире. Ты про девочку свою?

— Да, да… Как она там? Сердце болит, Настя.

— Ох, и я не знаю… Ног под собой не чую, — в тон ей сказала Василиса. — Если Аксениха моих не возьмет, что они там будут делать, горемычные…

— Подождите, бабы. Надо сначала все обговорить, а потом подумать, как лучше сделать. Ребят мы, конечно, не бросим, — сказала Настя спокойно, рассудительно.

Она чувствовала себя сейчас старше, опытнее всех. В голове давно созрело решение. Теперь надо проводить его в жизнь.

— Что мы будем делать? Как жить? Вернуться в Семеновку?

— Нельзя. Что ты! — испуганно воскликнула Василиса.

— Нельзя. Зарезали немца… теперь беда. Такое начнется, не придумаешь. Если за Мельника они хотели половину села перестрелять, то теперь и подавно.