Борис Яроцкий - Командировка

На мальчике были потертые джинсы, истоптанные кеды и коричневый почему-то с черными заплатами пиджак. Уловив взгляд доктора, Надежда Петровна поспешила объяснить:

– Нам одежду подменили…

– И такое возможно?

– У нас все возможно, – ответил Михаил. – Мы – страна вселенских возможностей.

– Хорошо, Миша, я это запомню. А вы, Надежда Петровна, не стали объяснять начальству истинную цель нашего визита?

– Что вы, Иван Григорьевич! Нас бы тогда и к воротам не подпустили. Я сказала, что к Игорьку из Одессы приехал его дедушка, мой дядя.

Михаил после того, как прокатил Игоря на машине, остался копаться в двигателе, а Иван Григорьевич с Надеждой Петровной повели мальчика в березовую аллею. Эта посадка обрамляла унылые трехэтажки.

Накрапывал дождь. Угрюмую пасмурность скрашивал багрец березовых листьев. Надежа Петровна сняла с себя шерстяную кофту, накинула на зябкие плечи сына. Мальчик был неразговорчив.

– Тебя, Игорь, здесь не обижают? – спросил Иван Григорьевич.

– Нет.

– Он не признается, – уточнила Надежда Петровна. – Их тут бьют. И его тоже.

– За что?

– Скажи, Игорек, за что тебя бьют?

Мальчик молчал. В его глазах постоянно присутствовал страх, но страх не теперешний, а давний, как на фотографиях.

– А кого ты боишься? – допытывался Иван Григорьевич.

Мальчик, конечно, знал, кого или чего он боялся. Его страх Иван Григорьевич читал по глазам.

– Он пугается картинок, где нарисованы собаки, – подсказала мать.

– Хочешь, мы тебе найдем щенка.

– А он не будет кусаться?

– Своя собака не кусает.

– Правда?

– Правда.

Игорь впервые улыбнулся.

– А где щенок будет жить?

– У нас.

– Заберите меня домой! – Игорь забился в истерике.

С трудом мальчика удалось увести в спальный корпус. Здесь его уже поджидала директриса: за пять долларов она разрешила видеться с мальчиком ровно один час.

Уже по пути обратно Иван Григорьевич спросил, кто сказал Забудским, что мальчик у них слаборазвитый?

– У него испуг, – объяснял он как врач. – И в интернат вы его отдали напрасно.

Надежда Петровна, вытирая слезы, призналась:

– Мы его не отдавали. Настояла комиссия. Естъ у нас такая при горотделе народного образования. По ее решению слаборазвитых детей отправляют безвозвратно…

О подобных интернатах Иван Григорьевич был наслышан еще в Америке. Однажды тесть-сенатор проговорился: «Нам Россия будет поставлять своих детей. Но к этой акции надо Россию подготовить».

Уже на следующий день Надежда Петровна пошла по инстанциям. Игоря по настоятельному совету Ивана Григорьевича нужно было выручать немедля. Она написала заявление в горсобес. Оттуда ответили, что резолюция будет через неделю-две. В горсобесе нервически настроенная на посетителей работница, высокая с бегающими глазами блондинка, бывшая коллега Надежды Петровны (в прошлые годы она преподавала физкультуру) неинтеллигентно спросила: «А на хрена ты его забираешь?»

– Но его же там бьют! Он как был маленьким, так и остался. Совсем не растет.

– Зато сыт, – ответила бывшая коллега. – А у тебя-то, Надежда, и жрать нечего. Твой муж хоть и лауреат Ленинской премии, а толку? Небось и его все книжки ты вытаскала на рынок.

– Да вы что!..

– Знаю-знаю. Сама приторговываю. – И уже нагло: – Вот я, торговала бы телом, да кому я такая нужна? Гремлю костями. Так что я даже не конь, а всего лишь пешка в нашей рыночной игре. А ты, Надежда, забери свое заявление обратно. А там, гляди, подвернется золотой американец, выкупит у нашей державы твоего сына, и сынок твой в каком-нибудь Канзасе, извини за выражение, будет жить-поживать, как король на шахматной доске. Будет хвалиться спидоноскам от журналистики, что батя у него гениальный изобретатель, а маманя – заслуженная учительница Украины. Или ты народная? Хрен вас поймет. Нахватали званий, а теперь голодаете.

Она закурила сигарету, затянулась, бросила в урну.

– Ходите, канючите, не знаете, кому своих детей спихнуть… – и, видя, что посетительница вот-вот расплачется, переспросила уже участливо: – Разве не так? Благодари бога, что держава за свой счет содержит наших дебилов.

– Мой не дебил, – с дрожью в голосе возразила Надежда Петровна, – Он напуган. Это определил доктор.

Работница горсобеса подняла нафабренные ресницы. Над еле заметными бровями легкой зыбью теснились морщинки.

– Доктор? Откуда у тебя валюта?

– А он бесплатно.

– Он что – кретин?

– Я серьезно…

– Ладно, не дури. Я докторов лучше тебя знаю. На своего дебила извела чуть ли не все свои шмотки. Два кубка вынуждена была загнать какой-то грузинке, что якобы она, а не я, выиграла эти кубки в Монако.

С некоторых пор Надежда Петровна стала замечать, что многие интеллигенты в трудных обстоятельствах быстро превращаются в пошлых и вульгарных обывателей. Еще вчера изящно изъяснявшихся на чистом русском или украинском языке, они, став голодными и обносившимися, легко переходят на тюремно-лагерную феню, выдают себя за люмпенов.

Надежда Петровна знала, что у этой работницы, известной шахматистки Виктории Плющ, трое детей: две дочери и сын, мужа никогда не было – все дети от разных мужчин: где она участвовала в международных соревнованиях, там и беременела.

Дочери вроде благополучные, но их еще малолетними удочерила бездетная тетка, а сына до семи лет воспитывала бабушка, мать Виктории, доярка пригородного совхоза. Когда внук поджег бабушкин дом и из дома мало что удалось вынести, Виктория забрала сына в город, определила в обычную школу. В школе сын поджег склад учебных пособий. Мальчик, оказывается, любил делать пожары. Он плясал от радости, видя, как бушует пламя. С тех пор педагоги бесцеремонно обыскивают сына шахматистки и, найдя у него спички, жестоко его избивают. Все сходятся на мысли, что быть ему «диким гусем» – солдатом удачи.

Предвидя, что сын подожжет и квартиру, шахматистка обратилась с суд, чтобы ее лишили материнства. Просьбу удовлетворили с условием, что она будет платить алименты в пользу интерната, куда определят ее сына. Женщина охотно согласилась: в свободное от работы время полностью переключилась на шахматы и мужчин, как сама объясняла, чисто физиологически. Мать-доярка, видя перемены в жизни дочери, не без горечи говорила:

– Ты, Вика, отличаешься от коровы только тем, что корове бык требуется раз в год и то лишь на десять минут, а тебе мужик требуется на десять минут, но каждый день.

На свою мать Виктория не обижалась, да как было обижаться, если родительница ее кормила: у матери было приличное приусадебное хозяйство. Уже через год после пожара она его восстановила, о чем с гордостью хвалилась: «Доверили бы мне стану, я и страну на ноги поставлю».