Борис Яроцкий - Командировка

Стоя в очереди в пункте сдачи посуды, Иван Григорьевич услышал об этом невероятном изобретении. Рассудок отказывался верить: здесь должна быть сложнейшая технология.

– Самогонка из дерьма? Ну, это вы, ребята, маленько загнули, – заметил он.

Стоявший сзади синий от перепоя алкаш принялся на этикетке пустой бутылки рисовать формулу, как дерьмо превращается в спирт. По быстроте движений чувствовалась рука опытного химика-технолога. Подобного виртуоза охотно бы заполучил Исследовательский центр Пентагона.

– Вы как инженер…

– Обижаете, папаша, – ответил алкаш. – Я и есть инженер. К тому же известный.

– Битьем окон, – подтвердили в очереди, гогоча.

Алкаш огрызнулся:

– Во дурье! – И к Ивану Григорьевичу: – Я вижу, папаша, вы в нашей очереди новенький. А здесь, между прочим, цвет города. Элита.

Алкаш-химик был недалек от истины. Анатолий Зосимович подтвердил: да, по утрам сдает бутылки в основном техническая интеллигенция – зарабатывает на хлеб насущный. А технологию самогона из дерьма первым освоил профессор Лев Георгиевич Гурин, начальник лаборатории органического синтеза, сын знаменитого сталевара, того самого, который когда-то был учеником не менее знаменитого сталевара Мазая.

– Спивается профессор, – посетовал Анатолий Зосимович.

– А ты? – тут же упрекнула мужа Надежда Петровна.

– Я, Наденька, пока еще держусь. В выгребные ямы не заглядываю.

– Но готовую пьешь, – опять уколола хозяйка.

После того как Иван Григорьевич обследовал Игоря и посоветовал забрать сына из интерната, она приободрилась, стала принимать живое участие в разговорах мужчин и в спорах была не всегда на стороне мужа. Это Анатолию Зосимовичу не нравилось. Он сердился, кричал, особенно когда был подвыпивши.

– Гурин – талант! Гений! – изрекал он повышенным тоном. – Если во всеукраинском масштабе применить его технологию, нужники будут пустые, а в ближайшем зарубежье – сплошной запой.

Анатолий Зосимович все чаще бывал в прекрасном расположении духа. Он был доволен, что квартирант оказался человеком дела: регулярно сдавал бутылки и на вырученные деньги покупал сразу две буханки хлеба, хотя в государственной булочной – дешевой – в одни руки отпускали только одну.

В ту субботу Иван Григорьевич пообедал с хозяевами: Надежда Петровна подала к столу тушеную капусту и хлебные кубики, поджаренные на постном масле. Получилось дешево и вкусно. Ужинать он рассчитывал у Славка Тарасовича.

На дачу рулил пешком. В полиэтиленовом пакете с рисунком обнаженной Аллы Пугачевой нес бутылку коньяка и два лимона. Шоколад оставил дома. Гостинец был не ахти, но что поделаешь?

За все годы жизни впервые в кармане у него не было ни гроша. Даже в студенческую пору он не оставался без денег. Помогали, конечно, родители. Кое-что перепадало от брата-летчика. Потом… работая в разведке, завел чековую книжку – неиссякаемый ручеек долларов. Чековая книжка была у Мэри. Богом не обижены были и сыновья.

Знали б они, где и чем питается их отец, вот изумились бы! Но он и без чековой книжки жил и радовался жизни. Голодные земляки тешили себя тем, что они суверенные, а он был счастлив, что вернулся на родину, избежал электрического стула…

Он шел по пыльной обочине шоссе. Далеко сзади остался пропахший свинарниками пригород. Вокруг, насколько видел глаз, пестрели лоскутки давно уже убранных огородов. Чтоб люди не сильно голодали, местная власть наделила каждую городскую семью шестью сотками земли. Кто сажал картошку, а кто и вовсе махнул рукой – одним сторожам надо было отдавать половину урожая.

С голоду никто не умирал: в городе были заводы – Гималаи разнообразных ценностей. На рынках Прикордонного торговали всем и не в последнюю очередь предметами индустрии. Так, огнеупорный кирпич добывали из потухших домен. Покупателями были турки, поляки, румыны.

Несколько большегрузных «фордов» с литерами «ТIР» и португальскими номерами обогнали неторопливо шагавшего пешехода. Что у них было под брезентом, знали только продавцы да покупатели.

Ослепительно яркое солнце садилось на днепровские плавни, и машины из далекой Португалии словно растворились в его огненно-желтых лучах. Иван Григорьевич свернул на тщательно ухоженную шоссейку, обсаженную молодыми пирамидальными тополями. С тополей уже облетала листва. Здесь пешехода обогнали две иномарки. Иван Григорьевич поднял руку, но машины промчались, как голубые метеоры. В лощине, у пруда, около высоких ветвистых верб, встретилась живая душа. Старик с пышными усами косил зеленую траву. Тот еще издали заметил странного пешехода, при галстуке и в шляпе, голосующего машинам, вышел на шоссейку.

– Эх, вы, святая простота! – покачал он головой, встречая пешехода. – Ну, кто вас тут подберет?

– А что им стоит?

– Стоит, – сказал старик. – А если вы грабитель? А если в вашей Аллочке, – показал на пакет, – граната?

– Бутылка.

Старик засмеялся, обнажая под усами здоровые белые зубы.

– И в машину вас не возьмут, и в город не пустят.

– А я на дачу.

– А это и есть город, – уточнил старик. – Город нового панства. Пешком туда не ходят. Перестренут и на возраст не посмотрят – набьют жопу. А вздумаете пререкаться, то набьют и морду.

Такое предостережение показалось Ивану Григорьевичу весьма забавным. В Америке подобным образом не предупреждали, даже если путник попадал в частное владение. Но это была не Америка и набить морду могли просто так.

– Как же быть?

– А вы прикиньтесь иностранцем, скажите, что таксист побоялся везти вас дальше, высадил на повороте.

– Иностранца?

– А что тут такого? Он для власти что-то значит…

Иван Григорьевич поблагодарил разговорчивого старика и продолжил свой путь, уже не делая попыток останавливать попутный транспорт. Пешеходов здесь не подбирают, а иностранцы пешком не путешествуют.

На подходе к дачному городу Иван Григорьевич был остановлен милицейским патрулем. Верить не хотелось, что если ты не иностранец, то тебе, как говорил старик, набьют заднее место, а будешь пререкаться, то набьют и морду.

Низкорослые хлопцы – их было двое – в милицейской форме, без оружия, вышли на дорогу.

– Вы куды, диду?

– В дачный город.

– Пропуск е?

– Нет.

– Тоди вы заблудылысь, – сказал один из них, напуская на себя строгость; совсем юный, не иначе как первогодок, визгливо скомандовал:

– Кругом!

Но Иван Григорьевич команду не выполнил, повторил свое намерение:

– Мне нужно, ребята, в дачный город.

Он с интересом рассматривал маленьких, в измятой форме патрульных, невольно сравнивал их с полисменами страны, в которой почти сорок лет работал на поприще разведки. «Таких в полицию там не взяли бы». Такие же, мелкие стражи порядка, заметил он, слоняются по улицам Прикордонного: разгоняют бабушек, торгующих пирожками, убирают с тротуаров пьяных, вылавливают пацанов, не желающих служить в армии.