Борис Яроцкий - Командировка

Джери говорил по-английски, обращаясь к Лене и Вилли. До сих пор молчавший Вилли, глядя на толпы празднично одетых людей, отозвался:

– Рано не стали с нами дружить украинцы.

По интонации его голоса Иван Григорьевич определил: вряд ли он имел в виду шофера, ушедшего на митинг. Но все в салоне думали о его поступке.

– Кто его тебе рекомендовал, Джери? – спросил Вилли.

– Никто, – ответил тот. – Я его подобрал на улице. И не ошибся. У меня полная гарантия, что его к нам не подсунули.

– Кто?

– Служба безопасности.

Иван Григорьевич сидел с закрытыми глазами, показывал, что он ко всему безучастен. После озноба ему стало жарко. Простудился. «Ах, как не вовремя!»

Болтовня американцев не была случайной. Они всё проверяли, говорит ли врач по-английски. Будто ненароком затрагивали разные темы. Нелестно отзывались об Украине: если понимает, неужели не возмутится? Пусть промолчит. Но мимика лица должна была его выдать.

«Идиоты»…

Своим Отечеством Иван Григорьевич всегда считал не его частичку – Украину, а всю державу, всю Россию, как ее понимал дед, военврач Первой мировой, офицер, служивший в армии генерала Брусилова, как считал отец, военврач Великой Отечественной, спасавший от смерти танкистов комбрига Олега Лосика.

Для Ивана Григорьевича Родиной по-прежнему оставалась страна, привольно раскинувшаяся на двух континентах. Ее величие и могущество он особенно чувствовал, когда носил форму офицера армии США. В Пентагоне как ненавидели и боялись русского Ивана! Да ненавидят и сейчас, иначе не форсировали бы применение адского оружия. Все, что сулило им легкую и безопасную победу, они торопились привести в действие, лишь бы оно било по России.

Дед Ивана Григорьевича – Опанас Остапович – дожил до атомной бомбы. «А ведь там и японские головы соображали», – предположил он. Дед немного не угадал: там соображали и немецкие головы: атомная бомба готовилась, прежде всего, для Германии. Чтоб устрашить Россию.

Будь он жив сейчас, как возмутился бы, что против украинцев приготовлено более страшное оружие и более коварное. Но без самих украинцев оно не сработает. Как в России – без русских. Как в Китае – без китайцев.

«Человечество погибнет, потому что люди продаются». Это сказал не какой-то деятель мирового масштаба, а бывший коллега полковника Смита профессор Герберт Адамс, ведавший вопросами ведения психологической войны. Уволили профессора за его вольнодумство. И кто уволил? Господа сенаторы, те самые, которых он, профессор-психиатр, рекомендовал как пригодных для управления государством. Уже изгнанный из армии Альберт Адамс признавался Джону Смиту: «Когда имеешь дело с американской системой, не заглядывай вдаль, живи днем сегодняшним».

Но Джоном Смитом был полковник из другой системы, которая, как тогда ему казалось, была незыблемой.

И вот эта незыблемая система в одночасье рухнула. Но в мире все взаимосвязано. Катастрофа одной системы влечет за собой катастрофу другой. На их руинах, если не нарушится экология, появится третья. Такова логика цивилизации. В новой системе что-то найдет место от старой. А старое, худшее или лучшее, принесут с собой уцелевшие после катастрофы. Повезет человечеству, если это будут люди полноценные. Дебилов тот же неутомимо деятельный Джери хладнокровно умертвит. В этом Иван Григорьевич не сомневался. Он слушал болтовню, вроде засыпал и вроде просыпался.

– Выгони его, Джери. – Это голос Лени. Речь, видимо, шла о шофере.

– Нет, – отвечал Джери. – Он мне нужен как камертон. По нему я определяю степень возмущения «папуасов».

Потом, как сквозь вату, до слуха донесся голос Вилли:

– Прут и прут… Упрямые… Мой отец в этих местах воевал. Вешал бандитов…

«Вилли все-таки немец»… Иван Григорьевич то ли спал, то ли находился в забытьи, когда с митинга вернулся Вася, ощутил мягкий толчок в плечо:

– Григорьевич, да никак вы горите? Доктора в больницу!

Ничего другого Иван Григорьевич уже не помнил, последнее, что чувствовал: вокруг бушевало пламя и в груди не хватало воздуха.

Только к вечеру, в сумерки, Вася попал на квартиру к Забудским. Долго не открывали, но Вася нажимал и нажимал на кнопку звонка, пока не щелкнул замок. В дверях показался парень лет двадцати пяти, пьяный.

– Чего тебе? – спросил, покачиваясь.

Сначала Васе показалось, что он попал не туда: этого парня он видел впервые. Он знал Игоря, подростка, недавно взятого обратно из интерната. Присмотревшись, заметил сходство с Игорем: узкие скулы, белесые брови, глаза глубоко в глазницах. Никак Игоря брат? Иван Григорьевич как-то говорил, что у хозяев есть еще один сын, затерявшийся где-то на Севере. Получается, отыскался.

– Вы – сын Забудских?

– Я сам Забудский.

– Мне нужен Анатолий Зосимович.

– Он в больнице.

– Тогда Надежда Петровна…

– Зачем?

– У меня к ней записка. От квартиранта.

– Здесь нет никаких квартирантов! – выкрикнул парень. – Пошел ты… – Говорил он с трудом, но громко. В квартире, судя по голосам, доносившимся в прихожую, он был не один.

«Никак отмечают или годовщину революции, или возвращение блудного сына», – подумал Вася. Уйти ни с чем он не мог: его ждали в больнице.

– Мне надо кое-что взять.

– А ты, собственно, кто? – допытывался пьяный.

– Я товарищ вашего квартиранта.

Парень, хохотнув, крикнул в комнату:

– Робя, тут один хмырь. Что-то забыл…

Из комнаты послышался пьяный смех. На шум голосов из соседней квартиры вышел болезненного вида мужчина, по годам еще не пенсионер.

– Надежда Петровна у нас. Заходите.

Вася, увидев Надежду Петровну, всю зареванную, с кровоподтеками под глазами, остолбенел.

– Кто ж это вас?.. В честь праздника, что ли?

– Женечка… сынок… Мне еще ничего. А вот папочке… – И опять в слезы.

Вася передал записку. Ее содержание он знал. Иван Григорьевич просил взять из ящика стола пятьсот долларов, оставшихся после покупки одежды, и передать с Васей: в больнице нет лекарств, их покупают за наличные у медперсонала. Чаще всего выручают санитары, они достают бог знает где: ездят в Москву, но там нужна валюта – не рубли и, тем более, не карбованцы. В столице соседней державы, на Рижском рынке, по заверениям челноков, можно купить любые лекарства: их сбывают работники посольств и различных благотворительных организаций.

– Нет уже долларов, – с печалью в голосе произнесла Надежда Петровна. – Женечка их нашел…

– Отобрали бы…

– Отец попытался. Да Женечка сломал ему руку.

– А вас он, ваш Женечка, за что?..

– Хотела не дать вещички… Ивана Григорьевича. А Женечка их на барахолку…

– Когда ж он успел?

– Долго ли выкрасть?

Что это были за вещички, о них Иван Григорьевич никогда не упоминал. «Вряд ли что ценное»… – заключил Вася.