Олег Горяйнов - Джентльмены чужих писем не читают

Тогда Бурлак наподдал по ней ногтем, и она легонько тренькнула.

– Мещерякова ко мне обратно! – заорал он, хлопнув ладонью по селектору. – Живо!

Через секунду в пакгауз вбежал потный Мещеряков.

– Я не успел… рапорт… – растерянно пробормотал он.

– На хер твой рапорт! – веско сказал Бурлак. – Порви и забудь.

– Почему?..

– Потому что ты мышей ни хера не ловишь, вот почему! Ореза этот твой… знаешь, кто?

– Кто?..

– Х… в пальто! Ты который год в этой стране агавы огурцом своим околачиваешь?

– Шестой пошел…

– Ну, и что же – резидент тебе должен подсказывать, кто тут был советником по национальной безопасности, когда тебя, убогого, прислали сюда на мою больную голову?..

– Ореза?.. – сучонок открыл рот, да так и остался стоять, похожий на упавшего в цементный раствор Лучано Паваротти.

– То-то же, Ореза… Значит, так. Берешь Фёдорова в прикрытие, ноги в руки, и дуете в Теуакан. Прямо сейчас. Там ты добудешь копии полицейской сводки с места происшествия, протокол опознания, ну, и все его паспортные данные…

– 4F-056-012?

– Ну, не Орезы же. Хотя не помешает и Орезы. Всё, что добудешь, – с Федоровым ко мне незамедлительно. Сам останешься и будешь до посинения копать, пока не откопаешь, что их связывало, двух покойников. План действий, систему связи – прикинешь по дороге туда, с Фёдоровым мне передашь. Вопросы?

– Да вроде нет пока… Разрешите идти?

– Иди. Да, вот ещё что. Его наверняка ещё не закопали: следствие по таким делам – штука долгая, а сродственников у него, как будто, быть не должно. Постарайся своими глазами взглянуть на то, что от него осталось. Хоть это и малоаппетитно.

– Так я его в лицо не знаю, Владимир Николаевич…

– А там от лица и осталось-то с гулькин хер, если верить акту вскрытия… Ты на зубы его посмотри, вот что. Зубы у него – здоровенные, белые, и ни одной дырки, ни одной пломбы не имеют.

Услышав про зубы, Мещеряков покраснел. Недостаток своих зубов он за неимением времени так и не восполнил, ходил щербатым, как покоритель Клондайка на исходе тяжёлой зимы. Так что был во взгляде, который с порога бросил он на Бурлака, упрёк последнему за неделикатность. А было и ещё что-то, заставившее резидента поморщиться.

Габриэла бесполезно прождала весь давешний вечер. Ни папочка, ни Иван так и не появились. Она встала, потянулась, вышла в ночь. Перед дверью фанерного домика стоял зелёный взятый напрокат ещё Иваном “седан”. Она завела мотор и поехала на север.

Проделав тридцать семь миль, она въехала в маленький спящий городок, названия которого даже не успела прочесть на дорожном указателе. Телефонная будка нашлась рядом с закрытым на висячий замок полицейским участком. Девушка воровски огляделась: никого. И всё же проехала вперёд сотню метров, свернула за угол, где совсем была темнотища, и там оставила машину.

Телефон работал. Взяв платком трубку, она набрала номер папочкиной виллы. На седьмом гудке там подняли трубку.

Агата молчала. Молчали и на той стороне. Двух секунд ей хватило, чтобы понять, что к чему. В это время никого, кроме старика-филиппинца, в доме не бывало. Да и если бы кто другой был из своих – сказал бы что-нибудь. Эти же молчат. Значит, не свои.

Она повесила трубку и поспешила к автомобилю. Спи, спи, городок, недолго осталось. Сейчас тебя поставят на уши.

Выбравшись из городка, так никого и не встретив, она продолжила путь на север, и только через пять миль остановилась на обочине, зажгла фонарик и сверилась с картой. Ещё двадцать миль к северу, и будет дорога вправо, а по ней – миль двадцать пять до autopista на Веракрус, и можно добраться до мотеля в объезд спящего городишки, который сейчас, наверное, разбудят. Крюк получался изрядный – миль пятьдесят. Но это даже кстати: успокаивает.

К утру она домчалась до мотеля. Никто за время её отсутствия в комнате не появлялся. Она залезла под душ, съела что-то из холодильника и легла спать. Кто его знает, что за гадости приготовил ей день грядущий. Понадобятся силы.

Проснувшись к полудню, она включила телевизор, закурила и села напротив.

В двенадцатичасовых новостях ничего существенного не сказали. Габриэла взяла в руки увесистую пепельницу, прицелилась ею в телевизор, но швырять не стала, поставила хрустальный предмет на место.

К часу дня правая ладонь зачесалась: правой ладони не хватало ощущения рифлёной рукоятки, а без этого ощущения голове даже как-то и не думалось.

В часовых новостях тоже ничего интересного не сообщили, зато в двухчасовых рассказали про расстрелянный “мерседес” и про двух покойников мужеска пола внутри него.

Габриэла опять взяла со стола пепельницу, да так целый час и просидела без движения, держа хрусталь в руке.

В трёхчасовых новостях огласили имена погибших согласно найденным в их карманах документам. Сомнений в случившемся оставалось всё меньше и меньше. Габриэла кривовато усмехнулась, покачала головой и с недоумением посмотрела на пепельницу в своей ладони.

В три тридцать силы её покинули, и она заснула как сидела, с дурацкой пепельницей в руке.

Ей приснилось, что они с Иваном идут по берегу океана, а впереди по самой кромке воды и суши, заливисто лая на волны, несётся сильный длинноухий коричневый пёс с блестящей шерстью.

Агата проснулась в полном убеждении, что Иван жив и здоров. Телевизор мерцал нехорошим серым цветом. Воздух в комнате сгустился и пах озоном. По потолку вереницей ползли большие рыжие муравьи. Из-под кровати вылезла мышь и, сев на задние лапы, неприязненно смотрела на Агату. Дверь открылась, и в комнату с длинным пистолетом в руке вошёл прямой потомок первосвященников и ещё кого-то Самуил Абрамович Коган.

Он сел напротив неё и замер, положив руку с пистолетом на колени. Агата тоже замерла, оглядывая потомка первосвященников с некоторым равнодушием.

Абрамыч долго молчал, потом сказал:

– Поезжай домой, Габриэла.

– Дом мой пуст, – сказала Габриэла. – Все умерли.

– Не надо верить всем, кому не попадя. Они живы и ждут тебя там.

Самуил Абрамович резко поднялся, вышел из комнаты и сел в машину. На сей раз под ним был открытый джип “ренегад” с укороченной колёсной базой. Отъехавши от мотеля на пару миль, он позвонил по мобильнику.

– Ну, что там? – спросил он по-русски.

– Ждём, – ответили ему.

– Не расслабляться.

– Понял.

Абрамыч выключил телефон, обтёр его носовым платком, бросил под колесо своей машины и тронул джип с места. Прокатившись по аппарату раза три широким передним колесом, он вышел из машины, пинком отправил то, что осталось от мудрёного прибора, в придорожную канаву и поехал к ближайшему просёлку, где можно будет развести костер и сжечь в нём свои документы.