Михаил Любимов - И ад следовал за ним

В Каир мы прилетели поздно, я быстро устроился в «Шератоне» по югославскому паспорту, довел до кондиции фантастический пробор, опрыскался «ярдли» («взгляд твоих черных очей в сердце моем пробудил…») и вышел на ночные улицы, переполненные бездельниками. Лавки и все заведения будто только сейчас открылись, ярко горели фо­нари, и навстречу валил гогочущий, цокающий и сверкающий зубами мужской поток (женщины в это время еще трудились на кухне). На асфальте рыночной площади сидели менялы, разложив перед собой все виды мировых валют, рядом в лавке я приобрел несколько золотых безделушек для Кэти и Риммы, торгаш угостил меня душистым, чер­ным, как смола, кофе, я покорно смотрел, как он обсчитывает меня, явно завышая це­ны,— «Запад есть Запад, Восток — Восток, и с места они не сойдут, пока не предстанут небо с землей на страшный Господень суд». Я есмь Альфа и Омега. Кэти без слов прог­лотит эти колечки, а Рим­ма начнет ахать и охать по поводу моего дурного вкуса, в дра­гоценностях она разбирается не хуже ювелира и хранит их в ларце с серебряным ключи­ком. С этим ларцом она однажды и покинула меня навсегда (в который раз!), захватив Сережу, и не без ужасных оснований: роман Алекса с дикторшей Центрального телеви­дения, которую знала каждая собака,— вариант смертоубийственный для нашего брата, всегда норовящего спрятаться в темном углу, подальше от людских глаз.

Представлялся случайным встречным и как иностранец, и как дипломат, но все равно прокололся, и о романе вскоре узнала вся столица,— о, муки мои! о, блуждания по квартирам приятелей с трепетом еще не пойманного вора! о, мои мокрые ладони, когда во время трапез в ресторанах к ней подходили знакомые и незнакомые, бравшие авто­граф! Если бы не Витенька, добрая душа, внимающая бедам своих ближних, если бы не каморка, которую он снял для своих тайных утех и благородно давал мне в пользо­вание на пару часов, пролетающих, как молния! отвлекающие запахи подгоревшего масла из кухни, скрипучие шаги соседей, узнавших в лицо мою избранницу!

Правда, Совесть Эпохи сам и обрубил чугунную цепь, приковавшую меня к Прекрас­ной Даме: однажды я увидел его, топающего под ручку с ней по весенним лужам (закад­рил ее сразу, гад, зачем я его только с ней познакомил?), и на этом закончилась сказка, к тому же карьера робота Алекса только начинала раскручиваться, а дикторша… что дик­торша? Фиаско, конец всему, отставка — и я даже радовался, что она меня отсекла, иначе пропустили бы любвеобильного Алекса сквозь строй и расстригли бы одним махом! Шпион и дикторша — две вещи несовместные, как гений и злодейство, долго еще пахло гарью, слухи держались, их жалящее эхо донеслось и до Риммы не без дружеского учас­тия Большой Земли, подцепившей эту сенсацию из уст всезнающего Коленьки (он, впро­чем, красиво сыграл от борта в угол: «Клава болтает, что у тебя роман с Н. Н. Что за чепуха? Никогда не поверю! Ты же не такой дурак, чтобы из–за какой–то вертихвостки ста­вить на карту всю жизнь? Тут выговором не отделаешься!»). Именно в то время и произо­шел отъезд навсегда с ларцом и Сережей к маме, неделя увещеваний и клятв в верности — раскаленными клещами не вырвать признания вины у стоика Алекса! — и наконец возвращение в родные пенаты под звуки семейных литавр.

Потолкавшись в толпе, я забрел в «нон стоп» и немного посмотрел на Джеймса Бонда, который шагал в водолазном шлеме по камням и водорослям меж проплывающих акул. Глубинные бомбы, сброшенные торпедным катером, взрывались белыми пенис­тыми фонтанчиками, увлекая за собой песок и разорванных в клочья осьминогов, собрат по профессии наконец выкарабкался на берег, словно оживший утопленник, тяжело затрещал ногами по гальке, плюхнулся на землю, стащил с себя резиновый бред, под которым оказался черный смокинг с гвоздикой в петлице, прыснул на резину из портатив­ного аэрозоля, чиркнул зажигалкой — пламя и пепел! — и двинулся на подвиги в ботин­ках, оставляющих на земле следы коровьих копыт. Вылитый сэр Алекс!

И вдруг мне показалось, что и визит незнакомца, и встреча с Челюстью, и открове­ния насчет Ландера являются частью совершенно секретного и изощренного плана Мо­настыря, по которому приносили в жертву не только Генри и всю честную компанию, но и славного Алекса… чем черт не шутит? «Бемоль–2»? «Пианиссимо»? «Аккорд»? — не зря ведь преподавал Бритая Голова в музыкальной школе!

Утром после кофе и тостов с горьковатым джемом из апельсиновых корочек, после элементарной проверки (в арабских регионах обычно не блистали хитроумными метода­ми, а прямо приставляли олуха, топающего по пятам), я с трудом разыскал телефонную будку и связался с родственником Хабиба. Встретились мы через несколько часов в скромной чайхане, расписанной павлинами, там и получил мой новый знакомец коробоч­ку с первоклассным «Лонжином», долго упирался и отбивался, словно невинная девица, пока я не сунул ему подарок в карман, а он все равно возражал, как будто ничего не про­изошло и ничего ему в карман не попало. Список жильцов дома на авеню Либерти? Известен ли каирской полиции человек по имени Рамон Гонзалес? Или Ландер? Если известен, то как он характеризуется? Какие на него данные?

— Могу я поинтересоваться, что это за человек? — Родственничек был хитер, как лиса, и все время улыбался.

— Банальная история. Муж сбежал от своей жены и не хочет платить по векселям. Она обратилась в наше сыскное агентство. — Я вытащил одну из своих многочисленных визиток.

Египтянин сочувственно покачал головой, поцокал языком, попросил позвонить ему домой на следую­щий день и заспешил на работу, ласково поглаживая карман со швей­царскими часами.

Я вышел вслед за ним под печальные пальмы, простершие свои уставшие крылья, и присел на край фонтана. Спина родственника медленно удалялась, он обернулся и пома­хал мне рукой (видимо, на пути успел, сволочь, разглядеть часы), я помахал в ответ и двинулся на поиски арендной компании, продираясь через полчища услужливых чистиль­щиков, на ходу норовящих обработать ботинки щеткой.

В конце концов мне удалось арендовать «фиат», вполне отвечающий скромным потребностям Али–бабы, и я влился в монотонное стадо ишаков, машин, велосипедистов и мулов с повозками.

Адрес оказался не рядом с кладбищем, на что тайно рассчитывала некрофильская часть моей англосаксонской, с примесью кенгуру, души (я долго бродил однажды среди пирамид, где крутились бродяги и нищие, ловя туристов; пыль, возможно, прах истлевших фараонов, забивала рот, это вам не Волково кладбище, где деревянные мостики устила­ют заболоченную землю и прохладно даже в жару), а в бывшей английской части города, напоминавшей спуск по Мосту Кузнецов с банком, книжными магазинами, домом моделей и уборной на углу Негрязки.