Сергей Донской - Цену жизни спроси у смерти

Придерживая покалеченную руку за локоть, он приподнялся на одно колено, готовясь оттолкнуться им от пола, чтобы наконец выпрямиться и дать обеим стервам достойный отпор. Босая подошва вылетела ему навстречу из ниоткуда. Сплошная мозоль, желтая, потрескавшаяся. Сначала Кузя увидел крупным планом ее, а потом в глазах вспыхнул настоящий фейерверк – такой же отчетливый, как вкус крови на языке.

Только теперь, беспомощно опрокинувшись навзничь, он понял, что две взбесившиеся суки попросту убивают его и товарища, и забьют насмерть, если им не будет оказано никакого сопротивления. Перемалывая во рту кровавую кашу из мелких осколков зубов, Кузя страшно закричал и опять начал подниматься, выставив вперед неповрежденную руку.

Первое, что он обнаружил перед собой, когда осознал, что град оглушающих ударов закончился так же внезапно, как и начался, это туман, сплошной туман. Одному глазу он казался белым, второму – алым, но за туманом не было никого. Нападавшие словно растворились в нем, испарились, как будто их никогда и не было. Воинственный девичий визг, который беспрестанно оглашал помещение на протяжении всего избиения, прекратился. Если не считать Гогиного поскуливания и собственного прерывистого дыхания, в помещении стало тихо. Шипел, правда, еще пар, врывающийся сквозь решетчатые отверстия под самым потолком, но на него Кузя вообще не обращал внимания.

Доковыляв до двери, он навалился на нее здоровым плечом. Она даже не шелохнулась, поскольку, как обнаружил Кузя, присмотревшись, открывалась внутрь, а не наружу. Но никакой ручки на ней не было, лишь следы от вывинченных шурупов. Кузя потрогал пальцем эти дырочки, и ему вдруг стало еще страшнее, чем недавно, когда сумасшедшая тварь по имени Вика обрабатывала его ногами, как какое-то неодушевленное чучело.

– Блядство какое, – плаксиво сказал он и пнул дверь коленом. – Вот же блядство!

– Чего это они, а? Долбанутые совсем?

Кузя оглянулся. Растерянный Гога сидел на полу, то и дело подставляя язык под набегающую из носа струйку крови. Когда он, постанывая, встал, на виду осталась только нижняя половина его туловища. Остальное скрылось в облаке сгущающегося пара. Его стало слишком много. Он обжигал легкие при каждом вдохе.

– Что, братишка, клёво попарились мы с телочками? – прерывисто произнес Кузя. – Вот тебе и турецкая баня! Для турков вроде нас с тобой.

– Они сейчас откроют, – неуверенно произнес Гога, смутно виднеющийся в тумане. – Иначе ведь сваримся на хрен! На термометре уже почти семьдесят.

– Там есть термометр? – спросил Кузя, прижавшись спиной к двери. Она показалась ему такой же горячей, как окружающий воздух. Не дерево, а раскаленное железо.

– Ну! – подтвердил Гога. – Здоровенный такой.

– На сколько градусов он рассчитан?

– Последняя цифра – двести.

– В два раза выше температуры кипения, – прошептал Кузя, закрыв глаза.

– Что? Что ты там бормочешь?

– Сначала лопнет градусник, а потом – глаза. – Кузя закашлялся, хватаясь за грудь одной рукой. Вторая плетью висела вдоль туловища.

– Так стучать надо! – встревожился Гога. – Орать! Звать на помощь!

– Кого звать?

– Их!

– Кого их, бестолочь? – Кузя опустился на корточки, сообразив, что у самого пола немного прохладнее. – Ты еще не понял, что все это было подстроено?

– Но Миня обещал…

– А ты сам много своих обещаний выполнил?

– Сравнил член с пальцем! – возмутился Гога, задыхаясь. – С меня спрос какой? Никакого. А Миня – авторитет. Ему положено слово держать.

Невеселый Кузин смех всколыхнул молочную завесу перед его глазами:

– На то Миня и авторитет, чтобы за красивыми словами прятаться. Разве можно такому верить? – Он пару раз ударился головой об дверь и с отчаянием простонал: – Придурок, вот же придурок!

– А ты? – возмутился Гога, подбираясь поближе. Он передвигался ползком, потому что стоять во весь рост было уже невозможно.

– Я про себя и говорю, – глухо сказал Кузя, завалившись набок. – Закончил бы техникум, работать пошел. А теперь все, спекся, в натуре. Звездец котенку.

– Может, шутка у них такая? – с надеждой предположил Гога. Он сел на задницу, поднял сведенные вместе ноги и принялся методично колотить ими в дверь. – Хорош выйогиваться, э! Открывайте, падлы! От-кры-вай-те!!!

Кузя увидел россыпь белесых волдырей на покрасневших плечах товарища и вяло подумал, что сам выглядит не лучше. Слюна, которую он выпустил изо рта, зашипела, едва коснувшись поверхности пола.

– Кипит, – тихо сказал он.

Гога сразу понял, о чем речь, завыл, заметался по комнате. Хватая с полок то простыни, то циновки, он принялся швырять их вверх, как будто надеялся заткнуть ими отверстия, сквозь которые били упругие струи пара. И при этом все время кричал как заведенный:

– Я не хочу так!.. Я так не хочу-уу-уу!

Это было последнее, что видел и слышал Кузя до того, как ослеп и оглох от боли окончательно. Пар, температура которого перевалила за двести градусов, сжег ему легкие, но он успел пожелать себе смерти.

Гоге повезло чуточку больше: у него вовремя остановилось сердце. Он упал рядом с прозрачным пакетом, который принес с собой.

Вода в завязанном пакете бурлила до тех пор, пока расплавившийся полиэтилен не лопнул. В луже выплеснувшегося кипятка остался лежать краб, который цветом теперь ничем не отличался от двух его заживо сварившихся обладателей.

Обворожительная девушка в пожарной каске и просторной ярко-красной куртке оказалась самой стойкой из всех. Пять остальных соперниц удалось обставить без особого труда. Эта, шестая, начинала артачиться, как только доходило до самого интересного.

Денежный кон разыгрывался за три-четыре сдачи. Вначале Минин прикупал исключительно удачные карты, имея после этого на руках то две пары, то три десятки, то вообще непробиваемый флэш. В конце концов, не слишком убедительно смущаясь, девушка заявляла:

– Если я проиграю и в этот раз, мне придется что-нибудь с себя сняу.

Именно так: сняу. Это-то и заводило Минина больше всего.

– Снимешь, – бормотал он, – конечно, снимешь. И не что-нибудь, а все, до последней ниточки. Потом еще попляшешь передо мной голенькая. Куда ты денешься!

Лукаво поглядывая на него поверх карточного веера, девушка притворно вздыхала, складывала карты стопочкой и покорно раздевалась. Сначала исчезала каска, потом – широкий пояс, надетый поверх куртки, потом – сама куртка… сапожки… черное трико… Чтобы оставить противницу без нижнего белья, оставалось поднажать еще самую малость, но всякий раз Минин, забывая об осторожности, пер напролом и оказывался, например, с двумя десятками против двух валетов.