Чингиз Абдуллаев - Дом одиноких сердец

– Чем больше я думаю о случившемся, тем более невероятной кажется мне эта ситуация, – признался Федор Николаевич, проходя на свое место, – ведь Боровкова была уже в очень тяжелом состоянии. Ну кому могло понадобиться убийство этой старухи?

– Может, она с кем-то конфликтовала? Сегодня мы видели, как одна из ваших пациенток с нескрываемой неприязнью обращалась с другой.

– Я даже могу сказать вам, кто это был, – усмехнулся Степанцев. – Вы, наверно, говорите про Тамару Рудольфовну, которую не устраивает, что мы поместили рядом с ней Казимиру Желтович? Верно?

– Абсолютно. Вы действительно хорошо знаете своих пациентов.

– Она ни с кем не ладит. У нас были две такие воинственные старухи: ушедшая Боровкова и Тамара Рудольфовна. Им все время кажется, что окружающие проявляют к ним недостаточно уважения. И обе были против того, чтобы мы помещали рядом с ними Казимиру Станиславовну. А эта старая женщина просто боится оставаться одна. Хочет, чтобы рядом с ней была соседка. Вот какие у нас бывают проблемы. Она никому не мешает, лежит и смотрит телевизор или читает книги, но чем тише она ведет себя, тем больше раздражает Тамару Рудольфовну. Понимаете, есть такие люди. Ее раздражает именно смиренное поведение Желтович, ее, если хотите, покорное следование судьбе, ее мягкий характер.

– А если ваши две вздорные старухи просто поругались и одна решила избавиться от другой? Такое возможно?

– Теоретически да. Они были знакомы много лет и, возможно, не питали особых симпатий друг к другу. Но зачем совершать убийство? Только из-за личной неприязни? Хотя, если честно, Тамара Рудольфовна кажется мне единственной, кто вообще мог бы совершить такой безумный поступок в порыве ярости. Но какую ярость могла вызвать Боровкова, если она была уже на втором этаже? Не понимаю.

– Мы видели вашего югослава. Кажется, он тоже готов постепенно уйти.

– Я знаю. Он часами лежит на кровати и смотрит в потолок. Пока еще он находится в сознании, но счет идет буквально на дни. Боли все время усиливаются, особенно по ночам. Он сам знает, что однажды ночью боль придет и больше не отступит. Мы, конечно, сделаем все, что в наших силах, но он уже никогда к нам не вернется. Нужно будет переводить его на второй этаж.

– И в таком состоянии он не будет опасен?

– Он будет как растение, – мрачно пояснил Степанцев, – лишенное мозга существо. Вы должны понимать, что происходит, когда отключается высшая нервная система, все контролирующий мозг. Человек не может даже поднять руку, ведь должна быть отдана соответствующая команда. Он превращается просто в живое существо, лишенное всяких эмоций и нервов. Если даже уколоть его, он этого не почувствует. Отключается мозг – это самое страшное, что может произойти.

Дронго посмотрел на Вейдеманиса.

– Уже жалеете, что приехали сюда? – спросил Федор Николаевич. – У нас действительно тяжело. И не всякий может выдержать такое.

– Нет, не жалею, – ответил Дронго, – даже такой опыт бывает нужен. Пройдя через него, начинаешь лучше понимать людей.

– Что вы сказали Светлане Тимофеевне о себе? – спросил Степанцев. – Надеюсь, не стали ей сообщать, что вы два детектива из Москвы?

– Она так хотела поверить, что мы гости из Башкирии, что сама себя убедила в этом. Мой напарник назвал свое настоящее имя, а я представился именем своего знакомого – Рашид Хабибулин.

– Будем считать, что вас именно так и зовут, – согласился Федор Николаевич. – Эта женщина меня иногда просто утомляет. Такая железная хватка, такое неистребимое желание убрать меня и сесть на мое место! Наверно, говорила вам о смене поколений, о моем возрасте, о том, что нужно давать дорогу молодым… Самое смешное, что мне еще пахать и пахать до пенсионного возраста, а она уже сейчас готова отправить меня на заслуженный отдых. Бывают такие фурии, их просто невозможно остановить.

– У нас возникло некое предположение, – сказал Дронго. – А если мы неверно трактуем убийство Боровковой? Если оно было направлено не против нее, а против вас?

– В каком смысле?

– Решили устроить все таким образом, чтобы обвинить вас в халатности и отправить на пенсию раньше срока. Такую возможность вы не рассматривали?

– Да, я об этом тоже подумал, – признался после недолгого молчания Степанцев, – но сразу же отвел эту версию. Все-таки у нас работают врачи, а не палачи. И потом, такая жестокость… Нет, я не могу в это поверить. Это слишком аморально даже для такой амбициозной женщины, как мой заместитель.

– Девять пациентов и четверо сотрудников, – напомнил Дронго, – сразу тринадцать подозреваемых. Очень много. Когда вы уехали отсюда в тот вечер?

– Примерно в восемь часов. Я обычно уезжаю сразу же после ужина, когда пациенты расходятся по палатам. Если, конечно, они ужинают в столовой.

– И больше здесь никого не было?

– Нет. Иначе мне сразу сообщили бы. У нас ведется журнал посещений, там строгая отчетность. Всегда можно узнать, кто и когда приехал. Нет, больше никого не было, это абсолютно точно.

– Может, кто-то из ваших сотрудников решил вернуться? Его возвращение не стали бы фиксировать в журнале?

– Нет, не стали бы. Но мне обязательно сообщили бы. Не забывайте, что наш сотрудник должен был пройти через ворота, которые открывал Асхат, затем войти в здание, где столкнулся бы либо с Мокрушкиным, либо с нашими санитарками. Поверить в сговор всех четверых я просто не могу. Это невозможно.

– Кто-то из родственников ваших сотрудников мог появиться в хосписе без разрешения?

– Абсолютно исключено. Ни при каких обстоятельствах.

– В этой смене имеется один заслуживающий внимания момент, – сказал Дронго, – все четверо оставшихся были из Николаевска. Насколько я понял, большинство врачей и санитарок из Санкт-Петербурга?

– Врачи – да, а санитарки – нет. Но вы правы, все же четверо были из Николаевска. Что это нам дает? Вы думаете, что провинциалы больше склонны к убийству, чем столичные жители? Или наоборот?

– Нет. Я думаю о другом. А если кто-то из них отлучился в тот вечер – ведь до Николаевска отсюда совсем близко. Сегодня Зинаида Вутко ушла к больному сыну, спросив вашего разрешения и поменявшись с другой санитаркой. А если подобное было без вашего разрешения?

– Тоже исключено. Они знают, чем рискуют. У нас особо тяжелые пациенты, с каждым из которых в любую секунду может произойти все, что угодно. С тем же Радомиром. Уйти отсюда без разрешения просто невозможно. Рискуете не только тем, что вас уволят, но еще можете и попасть под суд. Целый букет статей. «Халатность», «Ненадлежащее исполнение своего долга», «Неоказание помощи больному»… В общем, следователи найдут, если постараются. Нет, этот вариант тоже отпадает.