Андрей Троицкий - Операция «Людоед»

– Что это у вас за справки такие подробные, в которых даже о смерти жен пишут?

– Ну, это такая… Как бы сказать точнее… Расширенная анкета. Что-то вроде того. Такие бумаги составляют на всех работников руководящего звена. После смерти супруги ваш брат уволился с работы, перебрался в Москву. Жил у вас. А затем уехал. Правильно?

– Правильно, – кивнула Тягунова. – Только Вера умерла не своей смертью. Ее убили. Так говорил Евгений, а ему я верю больше, чем заключениям врачей.

– Что-то я об этом не знаю. О гибели…

– Значит, вы совсем ничего не знаете.

В Перми Людовича перевели, когда было закончено большое строительство в Новосибирске. О жизни семьи брата на новом месте Лидия Николаева узнавала из его же рассказов, потому что других источников информации не имела. Но сами рассказы были сбивчивые, отрывочные. Евгений говорил, что в первые полтора года все складывалось хорошо. Пожив в общежитии неполный месяц, они с Верой получили двухкомнатную служебную квартиру в районе Левшино окнами на Камское водохранилище. Евгений дни напролет пропадал на строительной площадке, а жена скучала дома. Она, выпускница экономического факультета МГУ, осваивала вязальную машину и мечтала найти работу по специальности, но подходящей вакансии не подворачивалось. Евгений переговорил с кем надо из областных чиновников. Короче, Веру взяли на работы в аппарат губернатора области в управление жилищно-коммунального хозяйства. – Если бы у них были дети, – сказала Тягунова. – Все обернулось бы иначе. Вера не пошла бы на эту чертову работу, а сидела с ребенком. Лидия Николаевна не знала всех подробностей случившегося, похоже, этих деталей не знал и брат. У Веры на работе начались какие-то неприятности с начальством. Конфликт продолжался два-три месяца и чуть более того. И однажды прямо в рабочий кабинет Веры пришли два санитара и фельдшер из городской психиатрической больницы. Ее забрали и увезли якобы на обследование. Вера не сопротивлялась и не кричала, она не устроила скандала, хотя надо бы его устроить. Она сказала сослуживцам, своим приятельницам, которые попытались поднять крик, защитить ее: «Я поеду с ними, чтобы снять все вопросы по поводу своего душевного здоровья». На следующий день после госпитализации жены Людович позвонил сестре и попросил ее приехать в Пермь. Лидия Николаевна сорвалась с места, бросила все дела и вылетала к брату первым же рейсом. В тот первый день Евгений Дмитриевич выглядел, как разъяренный дикий зверь в тесной клетке зоопарка. Ходил по квартире, сжимал тяжелые кулаки, ругался, хватался за голову и скалил зубы. И еще звонил кому-то из своих знакомых, но в ответ на просьбы о помощи слышал одни и те же слова: «Не беспокойся, старик. Ну, проведут обследование. Разберутся. Она же нормальная здоровая женщина. Через пару дней будете ужинать дома. Подумаешь, какое дело. Обследование». В тот же день, набив продуктами две большие сумки, брат и сестра отправились в психушку. Стояло жаркое лето, брат и сестра добрались электричкой до станции «Банная гора», что в двадцати четырех километрах от городского центра. Долго, обливались потом, карабкались вверх по крутой тропинке. В прежние времена здесь размещалась воинская часть. Позднее военные перебрались на новое место, а шесть бараков и кирпичный пятиэтажный дом, отштукатуренный и покрашенный желтой краской отдали под городскую психушку. Но, кажется, тот гарнизонный дух, запах казарм и солдатских гальюнов так и не выветрился с Банной горы. Вокруг больницы стоял высокий сплошной забор с нитками колючей проволоки поверху, на вахте дремал нетрезвый мужик в фуражке железнодорожника. «К пациентам могу пропустить только по распоряжению главного, – заявил вахтер – Личному распоряжению». «Ему звонили из областной администрации, – с достоинством ответил Людович. – Обещал пропустить». «Мне таких распоряжений не было», – нахмурился вахтер. После долгих споров мужик снял телефонную трубку, долго извинялся, наконец, попросил позвать главного врача. Разговор длился несколько секунд. Вахтер бросил трубку и покачал головой: «Вот видите. К Людович сегодня не пускают. Распоряжение главного. У нее какое-то там обострение или что… Короче, это не мое дело». Евгений Дмитриевич пытался что-то доказать этому непробиваемому пьянице, но только мотал головой. «Продукты, которые принесли, вон в окошко передай», – вахтер выставил вперед палец. Подошли к окошечку приема передач, за которым сидела женщина в грязно-сером халате, кажется, тоже не совсем трезвая. «На стене объявление, читайте, – сказала женщина, когда Людович попытался просунуть через окошечко сумки с продуктами. – Можете передать двести грамм вареной колбасы, пятьдесят граммов масла и не более литра молока. Чай – без ограничений». «А почему так мало, двести грамм колбасы?» – удивился Людович. «А потому что на все второе женское отделение только один холодильник», – отрезала женщина. Лидия Николаевна вернулась в Москву через неделю. За это время свидания с Верой так и не удалось добиться, хотя Евгений Дмитриевич начинал и заканчивал день обзвоном каких-то знакомых, которые, по его мнению, могли помочь его беде. Потянулись дни, недели и месяцы, полные тревожной безысходности и ожидания. Тягунова время от времени звонила брату, но новостей все не было.

Зимой, кажется, в декабре сам Людович позвонил сестре, он был очень взволнован. Сказал, что свидание с Верой обещали дать в конце недели. «Если можешь, приезжай, – сказал он. – Боюсь, что меня одного туда ноги не донесут». Тягунова, накопившая несколько отгулов, вылетела в Пермь. Той же дорогой, что и летом, на той же электричке они приехали на Банную гору. Долго карабкались по обледенелой скользкой тропинке. На вахте сидел не тот пьянчужка в железнодорожной фуражке, а два дюжих прилично одетых молодца. Они долго проверяли паспорта Евгения Дмитриевича и его сестры, кому-то звонили. И, наконец, разрешили пройти за турникет. В главном корпусе возле лестницы гостей ждала средних лет полная женщина в белом халате и шапочке. «Меня зовут Нина Константиновна Сомова, – представилась она, почему-то обращаясь исключительно к брату. – Я лечащий врач вашей супруги. Пойдемте со мной». По лестнице поднялись на четвертый этаж. Вера поместили в палату на десять коек, но половина мест пустовала. В комнате сидели на своих кроватях еще две женщины: какая-то неряшливая старуха с огромным отвислым зобом и седыми усами над верхней губой. И еще девушка, ее предплечья были туго перевязаны бинтами, сквозь марлю проступали пятна свежей желто-бурой сукровицы. Больные безучастно наблюдали за происходящим. В первую минуту Лидия Николаевна не узнала в худой поседевшей бабе жену брата. Вера лежала на кровати у окна, подобрав колени к животу. При появлении мужа она села, свесила ноги и долго смотрела на Евгения снизу вверх. Хмурила лоб, словно хотела, но не могла узнать этого человека. Что испытывал в эту минуту Евгений Дмитриевич, не дано знать никому. Он стоял перед женой, опустив руки, сжав кулаки, его лицо потемнело. Сомова, почувствовав всю деликатность момента, сказала, что вернется через полчаса и шмыгнула за дверь. Евгений Дмитриевич, присев на табурет, принялся выкладывать гостинцы из сумки в фанерную тумбочку. Но Вера остановила его. «Подожди», – сказала она, когда увидела яблоки. Все полчаса, что отвела для свидания врач, Вера грызла яблоки с зеленоватыми бочками. Одно за другим. И складывала огрызки в ящик тумбочки. На вопросы мужа отвечала односложно: «Помню… Да… Хорошо… Все нормально» Лидию Николаевну, сестру мужа, Вера, кажется, не узнала. Взволнованная, подавленная увиденным, Лидия Николаевна, стояла возле кровати, отвернувшись к окну. От Веры пахло немытым телом, волосы были слипшимися, жирными. Застиранный больничный халат велик на несколько размеров, из-под него выглядывала серая нательная рубаха, несвежая и мятая. Людович сидел на краешке кровати, гладил ладонью щеки и волосы жены и повторял: «Господи, да что же они с тобой сделали? Почему так?»