Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…

Теплый встречный ветер напевал свою ласковую песню. Норма прижалась щекой к плечу Барски и попросила:

— Давай поедем домой, Ян! Давай поедем домой!

— А куда же еще?

— Нет, — шепнула Норма ему на ухо. — Ко мне. Ко мне домой. Знаешь, как я об этом мечтаю…

Вместе с ним она вошла в квартиру на последнем этаже дома на Паркштрассе.

Моя квартира, думала она, проходя вперед. Она для меня все равно что для зверя его нора, в которую он может вернуться уставший, или весь в ранах, или голодный, или подыхающий. Или довольный и веселый, потому что удачно поохотился, или хорошо плыл, или победил всех в беге взапуски. Это моя родина. И другой у меня нет. Они отняли ее у меня. Но я вернула ее себе. Теперь я больше не одна. Больше не одна…

Норма переходила из одной комнаты в другую, Барски — за ней.

Вот два безногих солдата Цилле, «Влюбленные под лилиями», «Влюбленные над Парижем» и «Евреи в зеленом» Шагала, «Посрамление Минотавра» Дюрренматта. А вот «Смерть» Хорста Янсена, взрезающая брюхо себе самой, и маленький барабанщик, работа Крюгера-лошадника. Не оригиналы, конечно, копии — но первоклассные.

А вот стрельчатые окна, выходящие на балкон. Норма широко распахнула их, они с Барски вышли на воздух, и безмолвно уставились на мерцающие огоньки плывших по Эльбе судов.

— Мне нужно выкупаться, — сказала она вдруг и поспешила в ванную. На пороге комнаты еще раз оглянулась: — Я хочу смыть с себя эту грязь! И выбросить в мусоропровод мои тряпки! Наберись терпения, я ненадолго! — Лежа в горячей воде, она думала: все кажется нереальным, несбыточным. Но она-то знала, что абсолютно все реально, что это сама жизнь. Он, Барски, здесь и останется с ней на то время, что им отпущено судьбой. Может быть, надолго, а может быть, вовсе нет. Но сейчас это не имеет значения. Сейчас — никакого!

Норма вышла из ванны, растерлась досуха полотенцем, надела белый халат и босиком зашлепала в спальню. Горела настольная лампа, и она увидела, что Барски лежит голый; ей сразу вспомнился номер в отеле «Бо Сежур» на Гернси, в который она тоже вошла в белом халате, и это воспоминание заставило ее остановиться посреди комнаты. Потом она заметила клевер-четырехлистник на тонкой золотой цепочке у него на груди и распустила поясок халата, а потом на пол упал и сам халат. В глазах Барски светилось счастье, и его возбуждение передалось Норме. Она опустилась рядом с ним на постель. И они стали ласкать друг друга, и прежде чем кровь с такой силой загудела в висках Нормы, что она забыла обо всем, она подумала еще: хорошо, что эта короткая интермедия, именуемая жизнью, бывает иногда доброй и сердечной.

— Просыпайся, Мартин, — сказала женщина. — Мартин!

Мы в Гамбурге. Сегодня понедельник, 25 августа 1986 года, 9 часов утра.

Мартин Гельхорн медленно открывает глаза. Ему сорок шесть лет, лицо у него морщинистое, волосы с сильной проседью. Жена, наклонившись, целует его.

— С добрым утром, Мартин, — говорит она. — Впервые за много лет ты проспал!

— Ничего я не проспал, — возражает он. — И что значит «много лет»?

— Во сне ты улыбался. Снилось что-то хорошее?

— Из головы вон! Длинный какой-то был сон, много всякой всячины. Но ты меня знаешь, снов я никогда не запоминаю.

— Жаль, — говорит она. — А вдруг сон был интересный… Лиза и Оливия ждут за столом. Без тебя завтракать не будут.

Гельхорн сбрасывает одеяло и встает с кровати.

— Я мигом, — говорит он.

Бреется, принимает душ, одевается. Когда он подходит к обеденному столу, дочери не сводят с него сияющих глаз. Он обнимает и целует обеих. У младшенькой, Лизы, черные волосы и светло-голубые глаза. Оливии уже семь лет, она вся в мать — кареглазая блондинка. Они завтракают. Кофе пахучий, булочки свежие, в окно комнаты заглядывает солнце. Сегодня будет жаркий день. Все весело переговариваются, у девочек прекрасное настроение. Еще бы — каникулы!

А Гельхорну нужно на работу. Перед уходом он снова целует дочурок и жену.

— Ты не забыл?.. — спрашивает жена.

— Как можно? — протестует Мартин Гельхорн. — Ведь я обещал. Буду дома минута в минуту.

Затем Гельхорн отправляется в институт. Вахтер у въезда на территорию больницы имени Вирхова почтительно приветствует его. Он уже успел вспотеть. Жарища!

Шлагбаум поднимается. Гельхорн подъезжает к стоянке, глушит мотор. Затем поднимается на лифте на четырнадцатый этаж. Проходит по длинному широкому коридору. Из-за жары жалюзи на окнах спущены. Здесь, наверху, все выдержано в белых тонах. Гельхорн подходит к двери с табличкой «Профессор Мартин Гельхорн». Вежливо здоровается с секретаршей. В одиннадцать утра покидает свой кабинет и снова идет по коридору: «Доктор Такахито Сасаки. Запись рядом», «Доктор Александра Гордон. Запись рядом», «Доктор Харальд Хольстен. Запись рядом», «Доктор Томас Штайнбах. Запись рядом», «Доктор Ян Барски. Запись рядом».

Профессор Гельхорн открывает дверь кабинета Барски, где уже собралась его «команда». Все на месте: и японец, и израильтянин, и англичанка, и оба немца. Начинается ежедневное утреннее совещание. Каждый докладывает о своих делах. Примерно семь лет они ищут вирус против рака груди. Похоже, что год назад Томас Штайнбах напал на след. Но может пройти еще семь лет, пока этот след приведет его к полному успеху. Но не исключено, что он добьется своего всего через год. Или никогда не добьется. И вся команда Гельхорна проработает впустую. Зато кто-то другой своего все-таки достигнет.

В пятнадцать тридцать вызывает он к себе Барски.

— Я знаю, вы сегодня получили от приятеля из Кембриджа коробку чая, — говорит он. — Но я, увы, вынужден отказаться от чаепития. Уезжаю: дал слово детям.

— Ясное дело! Желаю хорошо повеселиться! — говорит Барски вслед уходящему профессору.

Гельхорн заезжает домой за семьей. Он горд тем, как молодо выглядит его жена, какие у него прелестные девчушки. И вот они уже в цирке «Мондо», в третьем ряду. Справа от профессора сидит его жена, слева — Лиза и Оливия.

Да, вот-вот начнется цирковое представление!

Дети, пришедшие сюда с родителями, сияют от счастья. Они взвизгивают, когда черные пони начинают танцевать; дрожат от страха при львином рыке; замирают, задрав головы, и не сводят глаз с ловких гимнасток в серебристых трико, которые раскачиваются под самым куполом.

И вот, вот!.. Все начинают хлопать в ладоши — на арене появляются клоуны.

Моя хорошая (франц.).

Дорогой (франц.).

СДПГ — Социал-демократическая партия Германии;

СвДП — Свободная демократическая партия.

Высокий офицерский чин в немецкой полиции.