Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…

— Вы решили никогда больше не жить вместе с мужчиной, фрау Десмонд? Ну, я имею в виду, как с мужем?…

— Думаю, нет, — ответила она. — Называйте меня Нормой, а я буду называть вас Яном. «Доктор», «фрау Десмонд» — при наших теперешних отношениях это звучит чересчур выспренне.

— Спасибо, Норма, — сказал я.

— Конечно, мужчины в моей жизни еще будут. На какое-то время. Тут нужно быть очень осторожной.

— Почему? — удивился я.

— Чтобы не влюбиться. Все остальное к любви отношения не имеет. Никакого, вы согласны?

— Ни малейшего, — сказал я.

— Любовь в моей жизни была. Это было чудесное время. А закончилось все ужасно. Я не хочу никогда пережить ничего подобного, и пусть для меня любви больше не будет. По-моему, вы тоже так думаете, Ян?

— Да, я тоже так думаю, — сказал я. И солгал.

Прибежала Еля, озабоченно посмотрела на нас обоих и опять умчалась на капитанский мостик.

— Знаете, до чего я додумалась, Ян? Любовь настолько опасная штука, что ею нельзя «заражать» людей.

— Ну, не знаю, — усомнился я.

Ах, какие у нее духи!

— Не понимайте меня буквально, — улыбнулась она. — Конечно, сначала все может быть прекрасно. Но из-за этого — потом столько боли и горестей! Вы пережили это, я тоже. У вас, по крайней мере, осталось дитя. Дай Бог вам с Елей счастья. А способны вы пережить боль утраты вторично? Вторично, если и первая рана никогда не заживет?

— Нет, — ответил я. — Тут вы правы.

— Вот видите, — сказала Норма. — Это невозможно. Не получится, и все. А даже если бы и получилось, не хочется — страшно! Стоит только полюбить, как нас ждет несчастье. Раньше или позже, но оно нас подстерегает.

— К чему же тогда стремиться? — спросил я.

— К равнодушию. Или, точнее говоря, к душевному равновесию. Я долго думала об этом. Надо пожелать стать равнодушным. Лучше всего ни к кому и ни к чему всем сердцем не привязываться. Тогда тебя не ждут впереди тяжелые времена.

— Довольно-таки жалкая, пустая жизнь получится, а? — сказал я.

— Может, вы и правы. Но раз в жизни человека так мало счастья и счастье это столь мимолетно, я не желаю его больше знать. Это точно. Счастья чуть, а страданий — тьма.

Тут мы вышли наконец на Аусенальстер, и сейчас вокруг было очень много яхт — как в тот вечер, когда мы с Нормой сидели на балконе номера Вестена в «Атлантике», или на море, когда мы вместе были в Ницце.

— Как на Лазурном берегу, — напомнила мне Норма, глядя на яхты.

— Очень похоже, — согласился я.

А Еля стояла на капитанском мостике и не смотрела в нашу сторону. Не хотела мешать. Я никогда раньше ее такой серьезной не видел.

После долгого молчанья Норма заметила:

— Что-то вы загрустили.

— И вы, по-моему, тоже.

— У меня с некоторых пор такое настроение всегда, — сказала она. — Нам с вами сближаться нельзя. Ни в коем случае! Не то нас ждет катастрофа.

— Вы хотите сказать… любовь?

— Да, — сказала она. — И значит — катастрофа! А этого ни вы не в силах вынести, ни я. У меня мои мертвецы, у вас — ваши. Поверьте, единственный шанс выжить — это не искать любви!

Мы смотрели на искрящуюся воду Альстер, а «Розенбек» вошел тем временем в Айлбек-канал и, пройдя под четырьмя мостами, мы оказались у озера Коровьей Мельницы. Теперь по берегам вместо вилл жались друг к другу летние загородные домики, попадались и незастроенные участки, где в полный рост поднялся бурьян. Я с острой болью вспоминал сейчас Бравку, а Норма, я уверен, мысленно обращалась к Пьеру и своему мальчику. Она почти во всем права, как ни удивительно. Да, права. В убогом мире мы живем, и жизнь наша убога. Но иногда она изумительна. Вот сейчас, подумалось мне, сейчас она изумительна! Прогулка по каналам продлилась каких-то два часа. Два часа — прекрасных и неповторимых…

Редактор передачи «Мир в кадре» Йенс Кандер сказал:

— Я съездил на уик-энд в Дюссельдорф. Специально, на премьеру новой программы в «Ком(м)ёдхен». [29] «Ком(м)ёдхен» — театр политического кабаре в Дюссельдорфе. Лоре Лоренц стала еще более великой, а все тексты для нее написал Мартин Морлок. От одного я просто оцепенел. Когда рождается ребенок, говорит Лоренц, является ангел и касается его губ руками — так сказано в Талмуде. Поэтому у каждого человека две полоски, идущие вниз от носа. Ты меня слушаешь?

— А как же, Йенс! — сказала Норма.

Она сидела в его кабинете на диванчике, обтянутом искусственной черной кожей. Как он бледен, подумала Норма. И вид у него куда более несчастный, чем в прошлый раз. Почему, собственно, он позвонил и сказал, будто у него есть важные новости, если сидит и восторгается новой программой этого кабаре? Видно, он попал в какую-то передрягу.

— И что дальше? — подстегнула она Йенса.

— Лоренц объясняет зрителям: ангел делает это, чтобы дитя забыло об истине. В момент рождения каждый ребенок якобы знает всю правду о мире и о себе. Вот почему появляется ангел и слегка касается его лица и губ — чтобы он забыл правду, иначе вся его предстоящая жизнь станет невыносимой пыткой. От этой мысли меня всего затрясло, веришь? Слушай дальше! Лоренц играет сценку: ангел, дескать, совсем рядом с ней. И она хочет прогнать его. Говорит: «Fly home ward, angel!» — «Воспари в небеса, ангел!» Сказок, мол, много, а времени у нас мало. Все мы в цейтноте. Не тревожься, ангел, мы обойдемся без тебя. «Кыш, кыш!» — хочет она его прогнать. «Ну, улетай же! Будь послушной птичкой!.. Так… Нет, не туда… Да, молодец…» Тебе правда интересно?

— Еще бы, — кивнула Норма.

А что ему скажешь, подумала она. Господи, что с Йенсом? Какая у него беда?

— Продолжай, почему замолчал? — поторопила она его с невинным видом.

— Ну да, а ангел никак от нее не отстает, понимаешь? Ей это противно. Потому что, говорит Лоренц, несколько простеньких истин об этом мире она уже разузнала.

Резко распахнулась дверь. В кабинет буквально влетел лысый толстячок и раздраженно закричал:

— Кто, мать-перемать, делает материал о Вальмане? Ты, Йенс?

— Не-ет…

— Обалдеешь с вами! — заорал толстяк. — А кто, скажи?! Трое наших операторов уже там! — и с силой захлопнул за собой дверь.

— Что это за история с Вальманом? — спросила Норма.

— А-а, он заявил сегодня в Бонне, будто проверка качества продуктов у нас в последнее время пошла на спад. За редкими исключениями… Это после аварии в Чернобыле-то!

— Ну и что?

— С одной стороны — ему не верят. А с другой — проверить не дают! Вечная история! Плюс наш собственный бедлам: одна редакция не знает, чем занята другая… Так на чем я остановился?

— На Лоренц. Когда она говорит, будто парочку истин уже узнала.

— Точно. — Лицо Кандера приобрело отрешенное выражение. — Она сказала, будто ей удалось выяснить, что именно является движущей силой в нашем мире. Сначала она думала — Глупость. Но она никого не подстегивает, она скорее сдерживает. Потом, говорит Лоренц, я по очереди внушала себе, что это Зависть, Страх, Ненависть или Жадность. Но и они всего лишь побочные явления. И уж никоим образом прогрессом не движет Любовь. В это не верят даже господин Войтыла и его слуга Хеффнер. [30] Господин Войтыла — папа римский Иоанн Павел II; его слуга Хеффнер кардинал, член папской курии. Ироническая параллель с названием пьесы Б. Брехта «Господин Пунтила и его слуга Матти». В глобальном смысле Любовь вообще ни на что не влияет. Любовь — личное дело. Прекрасное, очень важное, но это чувство ни на что не влияет, повторяет Лоренц. Настоящая движущая сила этого мира, говорит актриса, таинственная власть, которая скрывается за всем, что нам известно, это…