Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…

Пастор злобно поглядел на психоаналитика, господин из Бонна продолжал улыбаться, отцы и матери детей стояли неподвижно, словно застыли, и лица их выражали сожаление, бессилие и гнев.

Толстый мальчуган подошел к господину Ханзену:

— У меня к вам совсем маленький вопрос: вы сами участвовали в митингах? Или мирных демонстрациях?

На что господин из Бонна ответил с улыбкой:

— Наилучшим движением за мир я считаю существование бундесвера, потому что он не в демонстрациях участвует, а кое-что делает.

Тут уж возмущенно загудели почти все ребята. А улыбчивый боннец продолжал:

— Они, солдаты, гаранты нашей мирной и свободной жизни.

Дети по-прежнему протестующе гудели.

— А вы что думали! — с улыбкой воскликнул господин из Бонна. — Мы с фрау Кларер, — он кивнул на сидящую рядом с ним худую женщину, — знаем господина Коля, наверное, лучше всех здесь присутствующих. Он день и ночь думает о мире.

Ребята вели себя как встревоженный улей. В полосках света прожекторов плясали пылинки, камеры телевизионщиков продолжали бесшумно снимать все происходящее. К стенам церкви кто-то прикрепил письма, написанные Рейгану и Горбачеву, в которых дети просили прекратить гонку вооружений. С улицы в церковь едва слышно доносился городской шум.

Маленький мальчик набрался смелости и крикнул:

— Да, но разве бундесвер не для войны?

— Нет, — ответил, улыбнувшись, господин из Бонна. — Он предотвращает войну. Он заботится о том, чтобы она нас не коснулась. Будь мы безоружны, мы не могли бы вести здесь столь содержательную беседу.

— Как он собой доволен, — тихонько проговорил Вестен.

— Но ведь кто-то всегда начинает первым! — возмутилась какая-то девочка.

Господин из Бонна покачал головой.

— Мы первыми не начнем, — сказал он, улыбаясь. — Демократические страны войн не начинают.

— Да! — воскликнула девочка в желтом платье. — Но если войну начнет кто другой, демократы обязательно ответят!

— Извините, — сказал Ханзен, — это только потому, что народ защищает свою свободу.

— Ну, если они собираются нас защищать, — сказал мальчик с короткой стрижкой, — все равно будет война. Если, предположим, кто-то вздумает напасть на нас, им, значит, придется нас защищать — и тогда начнется война. Что в лоб, что по лбу. Война она война и есть!

Седовласый и седобородый физик Келлер сказал:

— Я вот чего боюсь: следующая война разразится, хотя никто ее не хочет. А почему? Да потому что все вооружаются. И мы можем хоть сто раз повторять: «Мы живем в демократической стране, где президент и канцлер делают лишь то, что всем нам на пользу». Но откуда нам известно, как действует система, в руках которой они находятся, и все ли об этой системе они знают? Вот чего я страшно боюсь. И вы совершенно правы: необходимо покончить с гонкой вооружений. Если остановить эту гонку, мы все равно не окажемся безоружными.

Господин из Бонна перестал на какое-то время улыбаться и смотрел на него ненавидящими глазами.

— Нам постоянно твердят о нашей уязвимости. А ведь Запад накопил двадцать пять тысяч атомных боеголовок. О какой уязвимости речь? Наоборот, для нашей обороны этого довольно, необходимо заняться поисками путей для сокращения этой цифры!

Дети захлопали в ладоши. Кто-то крикнул: «Браво!»

Дама из сената раздраженно и злобно воскликнула:

— Я хочу подсказать вам, как вы сможете этого добиться! Скоро вы вырастете. И тогда, если вы вступите в одну из политических партий, боритесь за свои убеждения сколько угодно! Изменяйте общественное мнение! Это будет очень-очень важно!

Ее слова привели, можно сказать, в смятение физика и психоаналитика, пастор удовлетворенно кивнул, господин Ханзен из Бонна улыбнулся… И вдруг стоящий рядом с Вестеном мужчина молниеносно сбил его на пол, а сам прикрыл сверху своим телом, Барски секунду спустя проделал то же с Нормой — и тут же прогремела автоматная очередь. Пули попали в церковную стену как раз в том месте, где несколько мгновений назад стояли Вестен, Норма и Барски. Посыпалась штукатурка.

— Ложитесь! — заорал мужчина, поваливший на пол Вестена. — Всем лечь! Не шевелиться!..

Второй мужчина, стоявший за колонной, принялся палить из автомата в высокую стройную монахиню, которая, тоже стреляя из автомата, быстро сбегала по ступенькам одной из двух лестниц, ведущих на хоры. Монахиня прятала, наверное, свой автомат под длинной черной накидкой. Она была в монашеском белом чепце, нижнюю часть лица скрывали белые ленты под подбородком. На груди блестел золотой крест.

Дети визжали во все горло. Все бросились навзничь на кафельный пол. С полдюжины мужчин, державшихся все время в тени, с автоматами в руках бежали короткими перебежками по направлению к монахине. Они натыкались на лежащих, спотыкались, и их пули не достигали цели. Вдребезги разлетелась стеклянная пластина с изречением — золотыми буквами, конечно: Бог есть любовь. А дети и взрослые кричали, кричали, кричали. Операторы телевидения тоже лежали на полу, кроме одного, который снимал как ни в чем не бывало. Норма выхватила из сумки маленький фотоаппарат и сделала несколько снимков.

— Ян! — не своим голосом закричала Еля. — Ян! Ян!

— Не поднимай голову! Лежи, не шевелись!

Он сумел заметить, что монахиню, успевшую уже добраться до двери, ранило в правое бедро. Ее отбросило к колонне, она упала, но смогла все же подняться на ноги и открыла отчаянный огонь по центральному нефу. Ее преследователи бросились на пол, на уже лежавших там. А монахиня, пятясь спиной к двери, оказалась все же за пределами церкви. На улице взревел автомобильный мотор и заскрипели шины — машина рванула с места.

И вдруг наступила мертвая тишина.

— Как же я испугалась! — проговорила Еля хриплым изменившимся голосом. — Ужас какой-то… А теперь я больше не боюсь… правда — потому что вы со мной… Вы ведь не уйдете, да?

— Да, — сказал Барски.

— А Норма?

— Я тоже, — ответила та.

После перестрелки в церкви прошел примерно час. Монахине удалось скрыться — на том самом «порше», который стоял перед церковью. На нем была антенна радиотелефона. Позднее полицейские признались, что приняли этот «порше» за машину криминальной полиции, а водителя — за одного из сотрудников Сондерсена. При проверке документов на стоянке он предъявил удостоверение и жетон висбаденского федерального криминального ведомства. Номер у машины тоже был висбаденский. Проверявшие документы смогли описать внешность подставного сотрудника ФКВ и даже вспомнили фамилию на удостоверении: Вильбранд.

Как только монахиня оказалась в «порше», Вильбранд рванул вверх по Курфюрстендамму в сторону Холензе. Две машины уголовной полиции и две патрульные гнались за «порше», но в районе Нойкельна окончательно потеряли его из виду.