Анатолий Чехов - Чёрный беркут

— Раньше ты не был таким смелым, — сказала мать. — Спасибо, хоть сейчас расхрабрился, когда бабкой стала.

Слушая пикировку Глафиры Семеновны и комиссара, Мордовцев молча покусывал ус. Ни тени улыбки не было на его лице. Но Кайманов видел: мать словно бы и не замечала его.

Все остается в человеке, что бы ни проходило через его жизнь. Яков смотрел на мать, на Лозового и понимал, что для них этот праздник по случаю рождения Гришатки не только праздник сам по себе, но и предлог снова пережить давно ушедшие, навсегда оставшиеся в памяти дни. Вспомнил, как, притаившись под окном, случайно услышал объяснение между матерью и «полковником». Тогда он раз и навсегда решил, что Василий Фомич нравился матери, а сам не любил ее. Сейчас же он видел, что это было не совсем так. Комиссар шутил с матерью и смеялся, но в его глазах таились грусть и задумчивость. Счастлив ли он? Где его семья? Почему, если человек командир или комиссар, все видят в нем прежде всего начальника, когда он такой же человек, только думающий и чувствующий за себя и за других.

Многое увидел Яков в этой короткой и внешне обыкновенной встрече. Изредка он поворачивался к Мордовцеву. И его мороз подирал по коже от немигающего взгляда Флегонта, устремленного на комиссара.

Пришли и заняли свои места за столом Ольга со Светланой. При их появлении все встали.

Лозовой, держа в руке стакан с вином, торжественно произнес:

— Дорогие товарищи! От лица командования объявляю супруге Якова Григорьевича Ольге Ивановне благодарность за такого замечательного сына! Спасибо и вам, Светлана Николаевна, что не уронили чести нашей медицины. Позвольте поздравить вас всех с новым гражданином Советского Союза.

— Ай, как сказал! Как хорошо сказал! Якши! Бик якши! — послышалось со всех сторон.

— А я, — поднялся со своего места начальник дорожного управления Ромадан, — в этот торжественный день сообщаю, что, поскольку Балакеши председателем колхоза избрали, вместо него мы решили назначить Якова Григорьевича старшим рабочим строительно-ремонтной бригады. Все согласны?

— Ай, дугры! Ай, правильно! Ай, Ёшка молодец! Большой человек Ёшка Кара-Куш!

Громче всех кричал распалившийся Барат.

— Скажи, дорогой, слово, — просил он. — Такое слово, чтобы не хуже, чем комиссар Василь-ага сказал!

Смутившийся Яков встал.

— Да чего ж говорить-то?.. — сложив на груди свои большие тяжелые руки, нерешительно произнес он. Стоять было неудобно. Яков поднес ладонь ко рту, глухо откашлялся. Руки явно мешали; длинные и могучие, словно сплетенные из узлов и жил, всегда такие ловкие и спорые в работе или в обращении с винтовкой, они сейчас оказались не у дел. Яков привык работать руками, много думать головой, но выступать, говорить речь — это ему было явно не по нраву. Иное дело байки у костра, когда и «зальешь» чего-нибудь под общий разговор, и крепкое словцо пустишь. Бывает, так врежешь, в самую точку. А здесь надо выступать, произносить речь. Да еще при комиссаре, а главное — при Светлане. Она не смотрела на него, чтобы не смущать. Но Яков знал, что она не пропустит мимо ушей ни одного его слова.

Все взвесит, оценит. И он мучительно отыскивал нужные слова.

— Что говорить-то?.. — повторил он. — Отец мой вырос в этом поселке. Многие знали его. Кровью наших отцов, наших товарищей полита эта земля. А за почет спасибо. Не оправдаю, можете меня... к стенке.

Для застольного тоста слова не очень подходили, вроде бы ни к месту и ни ко времени. Но у Якова гвоздем сидело в голове: «Сегодня ночью через границу идет Шарапхан». Слова, сказанные больше для себя, чем для гостей, были клятвой, клятвой себе, отцу, всем присутствующим здесь: отомстить! Может, ценой собственной жизни, но отомстить!

— Зачем же тебя, Яша, к стенке? — спросил отлично понявший его состояние Лозовой. — А кто будет нарушителей ловить?

— Ай, яш-улы, почему к стенке? Кочахчи надо к стенке! — посыпалось со всех сторон, по видно было, что решительный тон Якова всем понравился. Он уже оправдал перед всеми право так говорить. Кара-Куш — Черный Беркут — такую кличку не просто заслужить.

— Хорошо сказал, Ёшка! Вай, молодец! — одобрил его Барат.

— Так пожелаем ему, — предложил Лозовой, — быть таким, каким был его отец. Пожелаем вырастить хорошего сына!

Шум одобрения заглушил последние слова пожелания комиссара.

Яков подумал, что отец не стал бы говорить никаких речей. Сказал бы: «Сагбол» — и все. Спасибо, мол, будем вместе общее дело делать. «Тоже мне оратор нашелся! Речь закатил», — казнил себя Яков. Но вокруг раздавались здравицы в честь его самого, в честь Ольги, Гришатки — самого маленького дауганца, безмятежно спавшего в комнате, знавшего из всего огромного мира пока только одно, самое для него важное: грудь матери.

Гости засиделись допоздна. Яков предупредил нескольких членов бригады содействия о предстоящем ночном поиске, наметил для каждого посты, позаботился о ночлеге для матери и Флегонта и с самым беспечным видом подошел к Ольге:

— Поеду на охоту, привезу мяса, боюсь, угощения на завтра не хватит.

Ольга пристально посмотрела на него, отвернулась, ничего не сказала. Яков молча постоял, снял с гвоздя винтовку, вышел. Вскоре был уже у дороги, где они должны были встретиться с Дзюбой.

Что он мог сказать Ольге? Ему бы очень хотелось посидеть дома, понянчить сынишку, но через границу шел Шарапхан. Яков должен был выяснить с ним давнишний спор там, в горах. Двоим им на одной земле места нет.

Дзюба подъехал с заводным конем, остановился у бетонного корыта. Яков молча поднялся в седло, направил коня в сторону границы. То, что Ольга не попрощалась с ним, отозвалось в душе острой обидой, но стоило вспомнить о сынишке, и обида сама собой исчезла.

Некоторое время Яков думал об Ольге, о Гришатке, о доме, о том, как будет растить и воспитывать сына. Потом стал размышлять о предстоящей операции: задача не легкая — надо на сравнительно небольшом участке контролировать как можно больше троп и ущелий. Кайманов посмотрел на своего напарника.

О том, что в городе проходит партийная конференция и что через границу собирается перейти группа террористов, Дзюба, конечно, знал. Карачун наверняка объявил об этом. Террористы — не кочахчи, которые стараются прошмыгнуть незаметно, на несколько человек запасаются одной винтовкой. Террористы вооружены до зубов. Да и сами они небось бандиты отпетые. Что он против них, особенно с таким старшим наряда, как Дзюба? Яков ругал себя, что согласился идти с ним в наряд. Правда, кулаки у Дзюбы что кувалды. Двинет бандита, тот и не опомнится. Но ведь кулаками драться не будешь...

«И куда таких неповоротливых на границу? — размышлял Кайманов. — Убьют, в первой же перестрелке убьют!»