Лен Дейтон - Мозг ценою в миллиард

— Тебе трудно понять, какую любовь я испытываю к этой великой стране, в которой живу. Я люблю так, как уже не любят сегодня. Сегодня любовь — это проявленная отвага, а награда за нее — слава и медали. Любовь стала общественным долгом, она вознаграждается пенсией или посольской должностью. Сегодня любовь — это удачный брак, который компенсируется алиментами или успехом, это незнакомка, с которой ты расстался в Сент-Луи или же быстро уломал на заднем сиденье машины.

Белый зверек перчатки пробежался по жилетке старца.

— Моя любовь не имеет с этим ничего общего. Моя любовь — это компания доблестных юношей, которые призваны оберегать свою страну и гордятся этим. Я тоже люблю свою страну, и призван оберегать то, что люблю. Я надеюсь, ты понимаешь меня, мой мальчик? — Он был очень взволнован.

— Да, сэр, — сказал я громко и убежденно.

Он махнул жезлом.

— Оберегать и укреплять, — подчеркнул Мидуинтер, и зверек с жезлом ударил изо всей силы в брюшко зверька в белой перчатке. Раздался звук крошащегося дерева. Зверек конвульсивно дернулся, обмяк и расслабил лапки.

— Я знал, что ты поймешь меня, — сказал Мидуинтер. — Я был уверен в этом.

Он подхватил свою бедную мертвую сломанную руку и снял перчатку. Деревянные пальцы протеза левой руки были расколоты ударом жезла. Он медленно поворачивал их перед глазами. Я наблюдал за ним и мне казалось, что от этого зрелища моя собственная распухшая рука заныла еще сильнее.

Раздался короткий стук. Дверь открылась, и в комнату вошла девушка с коробкой. Оркестр за стеной начал наигрывать «Дым застилает тебе глаза». Мидуинтер все еще смотрел на расколотую руку. Девушка наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Вы обещали, — с укоризной напомнила она о чем-то.

Со стороны центра города раздался вой полицейских сирен.

— Их делают слишком хрупкими, — пожаловался Мидуинтер. Энергия, которую давала ему любовь, покинула его, и теперь он был без сил, как после обладания женщиной.

Девушка с коробкой снова поцеловала его.

— Вы не должны чрезмерно возбуждаться, — сказала она и повернулась ко мне. — Он чрезмерно возбуждается.

После этого закатала рукав Генерала, обнажив место крепления протеза. Мидуинтер взмахнул жезлом, привлекая мое внимание.

— Вы нравитесь мне, — сказал он. — Ступайте и хорошенько повеселитесь на нашем маскараде. Мы еще пообщаемся завтра. Если не хотите бросаться в глаза своей дорожной одеждой, мы найдем вам достойный костюм.

Он снова подмигнул мне. Я понял, что таким образом он давал разрешение своим посетителям уйти.

— Нет, благодарю, — ответил я. — Форменная одежда толкает людей на необдуманные поступки.

Этот дом был одним из немногих мест, где я предпочел отличаться от других.

Я пробирался сквозь ряды неллов гвинессов с чугунными лицами и красных мундиров, которые любили носиться на собственных «ягуарах». Вечер был в самом разгаре, общество уже разбилось на группки. Виски текло рекой. Харви тоже был здесь. В красном мундире, улыбающийся, он передвигался своими маленькими танцующими шажками, делал вид, что роняет тарелки, и подхватывал их в последнюю минуту, а девушки восклицали «о-о-о!» и исподволь изучали прически и туфли друг друга.

Я наблюдал за Харви, пытаясь угадать, что же было на самом деле у него на душе. Он отличался безупречной координацией. Даже двигаясь неуклюже, он ничего не задевал и не натыкался на мебель. Харви Ньюбегин напоминал мне игрока в крикет, который никогда не суетится, но всегда вовремя оказывается на том месте, где опускается мяч. Глаза у него были еще ясные, но парик уже сидел криво. Я был уверен, что он здорово пьян, хотя говорил он внятно и голос его звучал ровно и звонко, как у многих американцев, словно они говорят в мегафон.

Харви заметил меня в толпе.

— Ах ты, старая шельма, — сказал он спокойно и лениво, протискиваясь поближе и хватая меня за руку. Должно быть, чтобы убедиться в том, что перед ним настоящий я, а не галлюцинация.

— Пора тебе улыбнуться, несчастная старая свинья, — сказал Харви в своей обычной манере, ничуть не желая обидеть. — По-моему, ты пьян.

Он подозвал официанта и схватил два бокала с серебряного подноса. Официант повернулся, чтобы уйти.

— Стой здесь, — прикрикнул на него Харви. — Стой, где стоишь, как и положено настоящему официанту.

Он заставил меня выпить три огромных порции мартини и только тогда отпустил официанта. Глядя, как я осушаю бокалы, он и сам выпил три мартини, чтобы составить мне компанию.

— Теперь пошли, — сказал он и потащил меня к дверям. — Единственное удовольствие во всей этой безумной клоунаде — хорошая выпивка.

Харви подхватил еще два бокала — для ровного счета! — и сделал несколько танцевальных па. Оркестранты заметили это и подхватили ритм. Это было все или даже немного больше, что требовалось Харви, остальные уже освобождали ему место, и он начал танцевать — спокойно и умело, прямо посередине зала. Он поочередно отпивал из обоих бокалов, его шаги становились все шире, а прыжки резче и выше. Наконец, допив все, он завертелся и заскользил в стремительном танце. Гости окружили его, щелкая пальцами и хлопая в ладоши. Настроение поднималось, как карточный домик — хрупкий и ненадежный, но изысканно-красивый. Азарт перекинулся на оркестр, оживился барабанщик. Вдохновенное соло трубача заставило Харви выделывать такую чечетку и становиться в такие позы, каких он не смог бы осилить в нормальном состоянии. Мальчики из центра экстрасенсорного восприятия сказали бы, что на этот танец Харви толкнуло телепатическое излучение, исходящее от зрителей. Конечно, все они «болели» за него, это так же точно, как и то, что Харви реагировал на этот отклик и вытворял такое, что покорило бы и балетмейстеров Большого театра. Когда оркестр почувствовал, что Харви начал уставать, он подвел его к финалу и опустил музыкальный занавес, и труба взвилась в руках трубача, изливая аплодисменты.

Харви остановился, ухмыляясь, раскрасневшийся от танца. Официант подошел к нему с большим серебряным подносом, на котором стояли два бокала, а какой-то остряк взял со стола немного зелени и сплел из петрушки корону. Гвардейцы в красных мундирах вытащили мечи и, подняв их, образовали арку, и Харви прошел под этой триумфальной аркой.

Он вышел на балкон, а аплодисменты в зале все еще не умолкали.

— Эй, — сказал мне Харви, — мы им понравились. Ты молодец.

Это было абсурдно, потому что я лишь шел следом и заполнял паузы, когда следовать за ним становилось слишком трудно.

— Я знал, что трех больших мартини будет достаточно. Я слишком хорошо тебя знаю, — сказал Харви и ухмыльнулся.

Дождь кончился. На балконе было прохладно и темно. Темнота простиралась до далекого Бродвея, где сверкающие рекламы раскрашивали оконные стекла домов. Харви достал пару сигар. Мы смотрели на зарево над темным городом и курили.