Маргарет Трумэн - Убийство в ЦРУ

— У нас в Венгрии существуют ограничения на ввоз в страну иностранной валюты, — напомнил аппаратчик.

— Позор, — отрезала Мэйер. — Мы говорим о возможных миллионах долларов США. Они пригодились бы вашей экономике. Любой экономике.

— Да, это хороший довод, мисс Мэйер. Возможно…

— Возможно, мы обсудим его подробнее в другой раз. — Она встала, намереваясь уйти.

— Я мог бы обсудить способ, как добиться исключения из правил для данного случая.

Барри улыбнулась. Чего хотел он для себя лично: роскошные покои в одном из новых кондо, что возводились на холмах Буды и доставались только тем, у кого имелась приличная пачка твердой валюты, или новую машину — не после обычных четырех лет ожидания, а всего через несколько месяцев, — или собственный банковский счет в Швейцарии?

— Когда вы вернетесь в Будапешт? — спросил аппаратчик.

— Как только вы… «добьетесь вашего исключения».

Тот разговор состоялся месяц назад. Член Президиума уведомил Золтана Рети, что ему удалось «расчистить путь, по которому доходы Рети могли бы поступать в Будапешт».

— Но, разумеется, господин Рети, — добавил он, — в какой-то мере должны быть приняты во внимание время и усилия, потраченные мною ради вашего блага, не говоря уж о риске, который я взял на себя.

— Разумеется, — произнес Рети.

— Разумеется, — сказала Золтану Барри Мэйер, когда он сообщил ей о пожелании аппаратчика.

«Разумеется», — усмехнулась она про себя, потягивая горячий черный кофе в своей вашингтонской конторе и проходя устремленным на стеллажи взглядом по рядам книг иностранных авторов. Забавно, подумала она, как это все в жизни само собой устраивается. Она никогда не собиралась становиться литературным агентом, специализирующимся на иностранных писателях, но именно так и произошло. Сначала один, потом другой — и вот уже готово, расцвела репутация агента, особо чуткого к нуждам таких писателей. Она радовалась положению, какое эта репутация обеспечивала ей и в издательском деле, и в Вашингтоне, где ее фамилия оказалась «на слуху» и включалась едва ли не во все списки приглашенных на всякие приемы, в том числе и в иностранные посольства. Путешествовать приходилось без конца — это временами выматывало, но одновременно возбуждало и подстегивало. С недавних пор она, похоже, жила на чемоданах, что не нравилось людям вроде ее матери, которая даже не пыталась скрыть, как огорчают ее редкость и краткость встреч с единственным ребенком.

Мать Барри жила в городском доме в Росслине: достаточно далеко, чтобы не давить дочери на психику, но и достаточно близко, чтобы время от времени видеться с ней. Они чудесно поужинали в «Золотом льве», потом почти до двух утра просидели, болтая, дома у матери. Барри устала, хорошо было бы оказаться в самолете, вылетающем рейсом «Панам» из Нью-Йорка в Лондон, погрузиться в кресло первого класса — поспать.

Она вытащила из стола пачку надушенной розовой почтовой бумаги и быстро написала размашистым отчетливым почерком:

«Знаю, что пишу напрасно, потому что при том состоянии рассудка, в каком ты пребываешь сейчас, чувства, стоящего за моим письмом, тебе не уловить. Но… уж такая я есть: все хочется кольнуться еще разок и излить свою душу. Ты снова сделал мне больно, и вот она я — опять пришла, чтоб получить еще больше. Больно ты способен мне сделать только по той причине, что я люблю тебя. Подозреваю, что причина, по которой ты сделал мне больно, та же: ты любишь меня. Потрясающие существа мужчины и женщины. Во всяком случае, я вот-вот улетаю и хотела сказать, что, когда вернусь, нам надо, надо выбрать время для себя, чтоб были только вдвоем, укатить куда-нибудь дней на несколько и поговорить. Может, на сей раз слова не помешают. Лондон и Будапешт зовут. Веди себя хорошо и скучай по мне, черт тебя побери».

Хаблер снова зашел.

— Все собрала?

— Думаю, что да, — ответила Мэйер, вкладывая записку в конверт; заклеила его, надписала адрес и сунула в сумочку. — Твоими заботами, спасибо.

— Тебя неделю не будет?

— На денек меньше. Кадоган-Гарденз одиннадцать в Лондоне и «Хилтон» — в Будапеште.

— Так, — засмеялся Хаблер, — а еще что-нибудь новенькое есть?

Мэйер улыбнулась, встала, потянулась, помигала слипающимися от сна зелеными глазами.

— Машина здесь?

— Ага.

У агентства был общий счет с фирмой «Батлерс лимузин», так что экипаж ожидал ее у подъезда.

— Барри, есть вопрос.

— Какой?

— Тебе не по душе эта встреча с комми-шишкой в Будапеште?

— Немного, но Золтан твердит: «Не давай беспокоиться». — Они оба рассмеялись. — Он чересчур много наговорил тебе, Дэйвид.

— Может, и так. Слушай, я знаю, тебе известно, что делать, только давать на лапу в социалистической стране может оказаться отнюдь не безопасным занятием. Тебе могут и ловушку устроить. Они все время так делают.

Мэйер усмехнулась, потом подхватила дипломат с диванчика, подошла к Хаблеру и чмокнула его в щеку.

— Дэйвид, ты прелесть. К тому же ты беспокоишься обо мне больше, чем моя мамочка, что сразу выводит тебя на рекордный уровень Гиннесса. Не давай беспокоиться, Дэйвид. Звони мне, если что. Я сама свяжусь с тобой пару раз. Между прочим, где Кэрол?

Кэрол Джеффин была одной из двух секретарш в агентстве. Вторая, Марсия Сент-Джон, находилась в отпуске. Кроме них и Дэйвида, в штате у Мэйер состояли еще двое служащих, оба были в командировках: один в Голливуде доводил до ума работу по съемочным правам на роман Рети, а другой в Нью-Йорке участвовал в конференции.

— Наверное, очередная неподъемная ночь в «Бак здесь сделал стойку», — сказал Хаблер. Случалось, любимая дискотека Кэрол Джеффин закрывалась в шесть утра.

— Ты скажи-ка Кэрол, — обратилась к Дэйвиду Барри, покачав головой, — что ей придется сделать выбор между работой и танцами. Еще одно опоздание утром, и она окажется вольна танцевать хоть день напропалую — только на свои деньги, а не на мои. Поможешь, а?

Хаблер отнес ее портфель и чемодан, который Мэйер оставила в приемной, к ожидавшему лимузину.

— Увидимся через неделю, — сказала Барри, забираясь на заднее сиденье роскошной машины. Шофер закрыл дверцу, сел за руль и направился к Национальному аэропорту и местным линиям на Нью-Йорк. Мэйер, обернувшись, глянула через тонированное заднее стекло и увидела стоявшего у бровки тротуара Хаблера, который приподнял руку в знак прощания. Хаблер нравился ей многими своими качествами, в том числе и легким нравом. Он всегда улыбался, а смех его был из разряда заразительных. Только не сегодня, впрочем. Лицо его, пока он стоял и смотрел, как уменьшается на глазах лимузин, омрачала скорбь. На минуту-другую это обеспокоило, но скоро все ее мысли поглотил день предстоящий. Она скрестила вытянутые ноги, прикрыла глаза и пробормотала про себя: «Вот и опять поехали».