Маргарет Трумэн - Убийство в ЦРУ

— Барри!

Она отреагировала не сразу. Как и все остальные в очереди, Мэйер повернулась вправо, оказавшись спиной к ряду стоек. По имени же ее окликнули из-за спины.

Она обернулась. Брови изумленно поползли вверх. Она начала было что-то произносить — может, имя, может, приветствие, — как вдруг у самого ее носа оказалась рука. В ней была зажата металлическая трубочка, в какой могла бы храниться сигарета. Большой палец руки слегка тронул рычажок на трубке, стеклянная ампула внутри ствола лопнула, и ее содержимое полетело прямо Мэйер в лицо.

Произошло это все так быстро, что никто не успел ничего заметить… пока молодая женщина не выронила оба портфеля на пол, а руки ее не рванулись к груди, словно защищаясь от взметнувшейся откуда-то из глубины режущей боли. У нее перехватило дыхание. Аэропорт и всех, кто был в нем, смело вспышкой слепяще-белого цвета, отозвавшейся в голове дикой болью.

— Леди, вам пло…?

Лицо у нее посинело. Женщина рухнула на колени, пальцы ее неистово рвали одежду, пытаясь высвободить грудь, жаждущую воздуха и избавления от боли.

— Эй! Эй, сюда, помогите, эта леди…

Мэйер угасающим взором обвела лица десятков людей, которые, низко наклонившись, смотрели на нее — кто с сочувствием, кто с ужасом. Рот и глаза ее широко раскрылись, из горла выскреблись давящие звуки: мольбы без слов, вопросы, обращенные к незнакомцам, оказавшимся так близко к ней. Затем она качнулась вперед, лицо ее с глухим стуком ударилось о жесткий пол.

Сразу пронзительно закричали несколько человек, видевшие, что случилось с высокой, хорошо одетой женщиной, еще несколько секунд назад стоявшей вместе с ними в очереди.

Вернулся мужчина, отходивший за сигаретами.

— Что здесь такое? — спросил он, глядя на Мэйер, распростершуюся на полу вестибюля-2, и запричитал: — Боже правый, кто-нибудь! Помогите же ей чем-нибудь…

Будапешт — два дня спустя

— Просто не могу в это поверить, — твердила Коллетт Кэйхилл, обращаясь к Джо Бреслину, с которым они сидели за вынесенным на улицу столиком «Гунделя», великолепного старинного будапештского ресторана. — Барри была… она стала моей лучшей подругой. Ведь я же ездила в Фериши встречать ее рейс из Лондона, а ее на нем не оказалось. Вернулась в посольство, позвонила в гостиницу, эту, на Кадоган-Гарденз, в которой она всегда останавливается в Лондоне. А там только и могли сказать, что утром она уехала в аэропорт. В «Малев» вообще ничего бы не сказали, не доберись я до знакомого парня в оперативном отделе, который проверил данные регистрации пассажиров. В предполетном списке Барри значилась, но в самолет она не села. Вот тогда я заволновалась всерьез. А потом… потом мне позвонил Дэйв Хаблер из ее вашингтонской конторы. Он едва мог говорить. Я заставила его повторить то, что он сказал, три, четыре раза и… — Весь вечер она боролась со слезами и вот теперь проиграла это сражение.

Бреслин потянулся через стол и накрыл ее руку своею. Оркестр из семи бродячих цыган, ярко разодетых, направился было к их столику, но Бреслин махнул рукой, показывая, чтоб шли мимо.

Коллетт откинулась на спинку стула и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Она отерла глаза салфеткой и медленно покачала головой.

— Сердечный приступ? Смех да и только! Ей было… сколько? Тридцать пять, может, тридцать шесть? Она была в прекрасной форме. Черт возьми! Этого не может быть.

Бреслин пожал плечами и раскурил трубку.

— Боюсь, что может, Коллетт. Барри мертва. Тут никаких сомнений, как это ни печально. А что Рети, ее писатель?

— Я попробовала отыскать его дома, но там никого не было. Теперь-то он, я уверена, уже знает. Хаблер звонил ему, чтобы сообщить.

— А как прошли похороны?

— Да их просто не было, во всяком случае, ничего формального. В тот вечер я позвонила ее матери. Боже, я так боялась этого разговора. Она же ничего, восприняла это вполне нормально. Сказала, что Барри хотела немедленной кремации, без всяких молитв и сборищ, и она все так и устроила.

— Вскрытие. Говоришь, его в Лондоне делали?

— Да. Как раз они и приписали это сердечным сосудам. — Коллетт крепко-крепко зажмурилась. — Я на такое заключение не куплюсь, Джо, никогда.

— Коллетт, — он улыбнулся и подался вперед, — съешь что-нибудь. У тебя ж давно во рту ни крошки не было. Кроме того, я умираю с голоду.

Перед каждым стояла большая — нетронутая — тарелка супа-гуляша. Она зачерпнула ложку и взглянула на Бреслина, тот обмакнул кусок хлеба в густое варево и теперь смаковал его. Кэйхилл радовалась, что есть Джо, на кого она могла положиться. Со времени приезда в Будапешт она завязала дружбу со многими, но Джо Бреслин обеспечивал ей необходимую уравновешенность именно в такие вот времена, возможно, потому, что был старше — пятьдесят шесть стукнуло — и, похоже, сам упивался ролью и.о. заботливого отца.

Бреслин проработал под крышей американского посольства в Будапеште уже больше десяти лет. Вообще-то как раз на прошлой неделе Коллетт с группой друзей отмечали этот десятилетний юбилей в их любимом ночном заведении Будапешта на улице Будаи Ласло, в баре «Миниатюр», где талантливый молодой пианист по имени Ньяри Кароли каждый вечер играл вперемежку душевные мелодии венгерских цыган, американскую поп-музыку, венгерские лирические песни и современный джаз. Празднество удалось на славу, бар закрыли в три часа утра.

— Как суп?

— Нормально. Знаешь, Джо, до меня только дошло, что надо бы связаться еще с одним человеком.

— Кто такой?

— Эрик Эдвардс.

— С чего бы это? — Бреслин удивленно вскинул брови.

— Он и Барри были… близки.

— В самом деле? Я этого не знал.

— Она про это не очень болтала, но сама по нему с ума сходила.

— Тут вряд ли пахнет клубом для избранных.

Замечание вызвало первую за вечер улыбку на лице Коллетт.

— В конце концов, — сказала она, — я стала настолько старенькой, что научилась никогда не ставить под сомнение отношения людей. Ты его хорошо знаешь?

— Я его вовсе не знаю, так просто — имя, операция. Мы получили от него сообщение нынче утром.

— И?

— Ничего особенного. «Банановая Шипучка» живет и здравствует. Провели вторую встречу.

— На Москито?

Он кивнул, насупился, перегнулся через стол и спросил:

— Барри везла что-нибудь?

— Я не знаю. — Они оба оглянулись посмотреть, что их не подслушивают. Коллетт приметила четвертый от них столик, за которым сидел крупный, тяжеловесный мужчина с тремя женщинами, и сказала Бреслину: — Это Литка Мороваф, советский советник по культуре.

Бреслин улыбнулся:

— Он теперь кто, номер три в здешнем КГБ?

— Номер два. Настоящий чекист. Бешеным делается, когда я его полковником зову. Он в самом деле считает, что если форму не носишь, то воинское звание будто мраком покрыто. Свинья, все пристает ко мне: пообедай с ним да пообедай. Хватит о нем. Теперь о Барри. Джо, я не всегда знала, везет она что-нибудь или просто приезжает сюда по делам своего агентства. Она здорово замкнулась в последнее время, что меня лично очень радовало. Поначалу, когда ее только привлекли, она трепала об этом, словно школьница.