Леонид Николаев - Феникс

Надие торжествующе сияла. Ее забавляло и радовало удивление Саида. Он действительно был поражен осведомленностью переводчицы.

— Будьте уж до конца искренни, нарисуйте мое будущее.

Она достаточно позабавилась его удивлением и его растерянностью. Глаза Надие снова стали грустными, рука опустилась на диван и принялась по-прежнему перебирать ткань накидки.

— Мы, наверное, оба погибнем…

Это было сказано так просто и так убежденно, что Саида обдало холодком. Он поверил ей. Поверил невольно — все услышанное прежде, минуту назад, убеждало в ее правоте. И новое легло на чувство, как оракульское вещание. Заставило вздрогнуть.

— Вы хотите этого?

— Нет…

— Откуда же такая уверенность?

Она попыталась решить задачу, объяснить сказанное. Подумала, глядя на темные шторы окна.

— Один из нас идет над пропастью, и тропа его скоро иссякнет… А другой… старается быть рядом…

И Надие почему-то улыбнулась. Горько. Неизбежность трагического конца представлялась ей, должно быть, очень ясно.

— Я ничего не понимаю, — прошептал Саид. Рука его потянулась к ее пальцам, застывшим на ткани. Сжала их. — Не понимаю… Ты говоришь страшные вещи. — Он назвал ее на «ты». Сам не заметил этого. И она не заметила.

— Разве умереть страшно… Теперь, когда умирают каждую секунду… — ответила она спокойно.

— Нет, нет… Почему я должен погибнуть? Ты предполагаешь это или знаешь точно?..

Снова глаза Надие заискрились лукавством. Она увидела, что Саид встревожен, ищет объяснения.

— Конечно, не знаю…

— Откуда же такая мысль?

— От сердца.

— Предчувствие?

— Возможно.

Он вскочил со своего пуфика и снова стал ходить по комнате. Она была небольшая, Саид делал какие-нибудь три шага к окну и поворачивал обратно.

— Из чего ты решила, будто подо мной пропасть? И тропа иссякает…

Надие изобразила на лице боль.

— Не надо на «ты»… Это грубо…

Саид отмахнулся. Снова спросил:

— Какая тропа?

— Ваша.

— Разве у меня есть своя тропа! Я подневольный человек, как тысячи других в Берлине.

Она сжала пальцами виски:

— Да перестаньте вы наконец ходить… Я устала…

Пришлось вернуться к пуфику, к ее ногам, и опуститься на бархатный табурет. Опуститься, хотя взвинченные нервы отвергали покой, требовали движения. Непрерывного движения.

— Я пленный… — напомнил Саид о своем вопросе. — Просто пленный.

— Вы не Исламбек, — как и в первый раз, просто и убежденно сказала Надие.

Он сразу отрезвел: его карта раскрыта. И ему говорят об этом прямо. В глаза. Надо было прийти в себя, прежде чем мысль могла подготовиться к обороне.

— Кто же я? — с трудом выдавил Саид.

— Не знаю.

Игра кончилась. Это понял Саид. Поняла и Надие. Осознала ясно, что переступила рубеж, запретный рубеж, и повисла над пустотой. Что дальше?

— Просто ты ищешь тайну, — попытался объяснить себе, а заодно и Надие мысль, которую она обронила только что. — Тебе нужна тайна.

— Возможно, — покорно согласилась Надие.

— Вы все ищете страшное. В этом ваша жизнь, ваш долг, ваша работа.

Она попросила:

— Не надо делать мне больно.

— А ты не думаешь, что наносишь другим боль своим недоверием? Что ранишь…

— Я не хотела этого.

— Ну да, просто нанесла рану по привычке.

Ее обожгла грубая настойчивость Саида. Слишком прямо выдвигались обвинения, слишком уверенно судил он о ее чувствах и побуждениях.

— Но вы действительно не Исламбек.

В словах ее звучало раздражение. Переводчица все-таки знала его тайну и хотела, чтобы Саид это понял. А он в силу инерции отвергал даже простое подозрение. Вернее, должен был отвергать. Исламбек может существовать только как Исламбек, иное уничтожает его автоматически.

— Я принял имя родителей, — произнес он с чувством, — такова воля судьбы.

— Вы приняли имя это по воле переводчицы гауптштурмфюрера.

Более удачного выстрела трудно было ожидать — Надие сразила его насмерть. Не сразу он пришел в себя и сумел понять, что стряслось. Потом робко и растерянно глянул в глаза Надие: не смеется ли она. Не торжествует ли — ведь так легко повергнут Исламбек, столько времени игравший свою, как ему казалось, великолепно продуманную роль. Нет, они не смеялись. Не торжествовали победу. В глазах Надие были усталость и сожаление. Она, кажется, раскаивалась в своем поступке.

— По вашей воле? — спросил Саид с издевкой. Ему все еще хотелось защищаться.

— Я дала вам анкету вопреки намерению гестапо. Там считали нужным проверить вас… На чистом бланке.

— Зачем вы это сделали?

Пальцы ее снова забегали по ткани, собирая складки и распуская их. Нелегко было Надие ответить на такой вопрос.

— Вас могли расстрелять… если бы ответы не совпали.

— А «опель» у кладбища — это идея капитана?

Надие смутилась:

— Нет… Кажется, тоже гестапо. Дитрих звонил гауптштурмфюреру и просил содействия.

— Вашего?

— И моего…

— А вы опять пожалели?

— Не осуждайте мою слабость… Я женщина… Она сказала это тихо. С каким-то чувством вины перед Саидом, словно просила прощения. Тронула его ладонь, как сделал он прежде, но не сжала, не передала свое смятение. Лишь согрела ее.

Ему почудилось, будто произошло что-то в эту секунду. Неосознанное, явившееся помимо его воли и ставшее хозяином положения. Что-то чужое, которое он не должен был принимать. Не мог, не имел права. И по тому же закону протеста, что существовал в нем, защищал его и руководил им при оценке вещей и событий, мешавших идти по избранной тропе. «Не будь слабым, — сказал он себе мысленно. — Тепло нежит сердце. А ему нужна лишь ожесточенность».

Надие ждала чего-то. Может быть, слов. Саид молчал. Боролся с самим собой. Хотел победить то, явившееся помимо его воли.

Не сумел…

…С отчаянием и упоением он целовал ее. Ему почему-то хотелось увидеть глаза Надие. Неужели они такие же грустные, как прежде? Неужели радость не опалила их? Веки с густыми, может быть, не ее ресницами, налепленными искусно и бросавшими синюю тень, заслоняли свет. А когда распахнулись, Саид встретил холодное равнодушие.

Не отстраняясь, не делая даже попытки остановить поток его чувств, она сказала:

— Благодарность за мою услугу?

— Как ты можешь думать такое! — возмутился Саид.

Надие запустила пальцы в его волосы, пронизала их. Сделала это как-то жадно.

— Ты боишься меня?

Да, он боялся ее. Боялся переводчицы Ольшера. Все было непонятным и подозрительным в поступках Надие. Непонятность не исчезла даже после объяснения загадочной истории с анкетой.

— Боишься? — повторила она. Глаза спокойно прошли по его лицу, точно так же, как в первую встречу у капитана, когда они не были еще знакомы. Прошли неторопливо, деловито, остановились на виске. Долго-долго изучали родинку у брови. — Не бойся. Не надо бояться…